— Молчишь, развратник?! Не хочешь говорить без адвоката? И правильно. Вот только пасть раскрой, и всё! Одно слово в своё оправдание, и нет тебе прощения, понял? Кивни.
Я пожал плечами. Медные львы недовольно рыкнули в мою сторону. Пришлось кивнуть.
— А теперь слушай сюда, — грозно продолжала неутомимая Катенька самым прокурорским тоном. — Итак, прямо сейчас невинная дева Ефросинья, именуемая в дальнейшем как бабка Фрося, утверждает, что не далее как сегодняшним утром ты встретил её у одинокой берёзы, где и склонил уговорами к безудержному сексу. Было такое? Было, говорю?! В глаза смотреть! Тьфу, львам в морды! Говори, было?!
Я медленно обернулся к замершей столбом пожилой людоедке, покачал головой, потом повернулся к медным львам и демонстративно покрутил пальцем у виска. Большего бреда мне до сих пор слышать не доводилось…
— Так… отпираемся, значит. В молчанку играем. Хорошо-о… Дева Ефросинья, а ну быстренько повтори всё, что мне час назад докладывала!
— Поймал он меня, стало быть, под берёзою, — практически без остановки затараторила бабка, не краснея и не запинаясь, что свидетельствовало о многолетней практике вранья. — Повалил на землю, изодрал одёжу и овладел мною бесчинно и многократно! Цельный час бесчестил как хотел, подлец!
— Сколько раз? — скромно уточнил я.
— Чего-сь?
— Сколько раз он тебя… бесчинно бесчестил, — рыча, повторила Катенька.
— А-а, вона ты о чём, матушка… Дык рази упомнишь? Разочков эдак четырнадцать, а то и все шестнадцать!
Я кротко поднял очи к львиным мордам. Суд можно было прекращать по причине полной профанации обвинения…
— Шестнадцать раз в час… — мечтательно прикинул потеплевший голосок моей ненаглядной. — Это примерно по три-четыре минуты на каждый акт? Иловайский, ты — монстр!
— Дык и я о том же, матушка! — счастливо подпрыгивая, вновь включилась дева Ефросинья. — Можно хоть теперь предать его казни лютой, смерти безвременной? А то чё ж получается, я тут вся разнесчастная, а он нате вам, стоит себе безнаказанно, ягодицу чешет…
Ничего подобного я не чесал, обман, поклёп и бабкины фантазии. Медные львы прокашлялись, выдувая через ноздри дым с чёрным пеплом, а потом без скрипа растворились ворота.
— Иловайский, заходи.
— А я, матушка? Со мной-то чё будет? А то ить ежели я тута справедливости не добьюсь, ить мне и до Страсбурга сбегать недолго. Чай, помогут умные люди правильную жалобу написа-а…
Огонь из левой пасти ударил без предупреждения, на миг превратив вспыльчивую кровососку в компактный яркий факел. Мгновением позже из него лихо выпрыгнула абсолютно голая бабка, бесстрашно сбросив полыхающие лохмотья и удирая со скоростью орловского рысака. Вот и всё, судебное разбирательство короткое, приговор выносится быстро, исполняется сразу же, апелляции не принимаются. Ладно, пойду успокою грозу мою кареокую…
Адские псы встретили меня радостным лаем. Я достал из кармана ржаной сухарь, разломил и уж как мог, хоть по крошке, угостил каждого. Сука дохаживала с животом последние сроки, видать, на неделе ощенится. Хотелось бы выпросить у Кати одного кутёночка нам на войско, племенного кобелька, да ведь всё одно откажет. Дескать, они на одну половину космического происхождения, сиречь инопланетного, а на вторую генетический эксперимент, и как поведут себя при скрещивании с нашими дворнягами — сам господь бог не знает, так что лучше не рисковать. А то скрестишь, как корову с курицей — ни молока, ни яиц, зато летает низёхонько и гадит вот такенными лепёшками! По знакомым ступенькам в горницу к милой я взлетел соколом…
— Шестнадцать раз в час, — тепло приветствовала меня Катенька, обнимая и целуя в щёку. — Нет, ну я всякого могла ожидать от российского казачества, но чтоб такое-э… И самое главное, милый, где ж ты моей бабе Фросе так дорогу перешёл, что она на тебя телегу за телегой катит?
Я честно развёл руками — знать не знаю.
— Ладно, выясним при перекрёстном допросе. А сейчас, пока я ставлю чайник, поведай мне, сокол ясный, зачем ты в Оборотный заявился? И почему, кстати, не ко мне, а сразу в церковь, в лавку и в кабак? Чует моё сердце, у тебя опять проблемы наверху…
— Угадала, — вежливо присаживаясь на табуреточку, признался я. — Дозволишь ли всё по порядку поведать?
— Дозволю. Поведывай. Только со всеми подробностями, сокращённые версии уже как-то не цепляют.
Я собрался с мыслями, определил, с какого места начать, и, наверное, добрых полчаса всё ей рассказывал. То есть с той минуты, как я «поджарил» саму Смерть в ожидании научной конференции, и до таинственной плоской вещицы, украденной мною из дупла берёзы, под которой я якобы и «обесчестил» незабвенную бабку Фросю. Быть может, длинновато получилось, конечно, да ведь она сама просила со всеми подробностями, вот и пожалуйста…
Чайник вскипел и остыл. Снова вскипел, но пить чай никому не хотелось. Я устал от загадок, Катя сидела, тупо покачиваясь на стуле, словно белка, которую жуликоватый заяц стукнул по башке её же мешком с орехами. Признаков того, что хотя бы она всё поняла, в её дивных очах не читалось.
— Да-а, накидал ты мне инфу по полной. Жёсткий диск заполнен, больше не грузи. Ну, что «тёмные силы нас злобно гнетут», это понятно. Непонятно, зачем им это и кто у нас на данный момент «тёмные силы»?
— Трансвестит Жарковский да ведьма рыжая, — с ходу предположил я, но Хозяйка укоризненно скривила губки.
— Иловайский, за то, что ты новое слово выучил, — хвалю! Но трансвестит он или нет, это его личная головная боль, пусть тешится, не жалко, в конце концов, всё лечится феназепамом. Кстати, хорошо уже то, что ты его нашёл и он живой! Теперь о лысом дяденьке. Я его не знаю. Чего он от тебя хочет — тоже непонятно. Зато мы оба понимаем, из какой он конторы.
— И что?
— Ну есть одно подозрение, но оно тебе не понравится…
— Говори, переживу.
— Ладно, сам напросился. — Катенька скрестила руки на пышной груди, уставясь мне в глаза. — Ты типа характерник. У тебя типа паранормальные или экстрасенсорные способности. Вот тебя и проверяют на чёрном экстриме, что можешь, а с чем не справляешься. Потом заберут в лабораторию для опытов и, если признают годным, типа завербуют.
— В смысле? Шпионом, что ли?!
— Ну где-то как-то… Будешь, как и я, работать при каком-нибудь крупном институте, подчиняться указаниям высшего профессорского состава, двигать науку, расширять возможности познания человеческого разума в контакте с представителями нечеловеческих форм жизни. Как-то вот так примерно…
— Так вроде и ничего такого уж страшного, — почесал в затылке я, прикидывая широту открывшихся перспектив.
— Мне раньше тоже так казалось, когда сюда устраивалась, — грустно вздохнула Катя, поворачиваясь ко мне спиной и включая ноутбук. — Они дадут тебе всё: работу, приключения, путешествия, экстрим. Может быть, даже разрешат по-прежнему находиться рядом с твоим дядей и Прохором. Но ты уже не будешь одним из казаков, ты будешь одним из них…
