Из темной арки, за которой давеча, размахивая мечом и секирой, как мельничными лопастями, скрылся воин-Акробат Билкар, валил народ. Вооруженные кто чем – кто попавшимися по пути факелами, кто собственными цепями – валом валили через арку, присоединяясь к битве. Во главе был Билкар. Недавние узники налетали на одетых в доспехи стражников клиц-клоков, рассыпая ворохи искр, глушили факелами, как булавами, накидывали на шею цепи, с лязгом валили наземь.
В общей сутолоке Северин выделил знакомое лицо, знакомый шрам – Шедди Краснолист! Без своего плаща боевого мага, без многочисленных амулетов и белого волчьего хвоста в память о походе в Ледовитые земли он был не очень-то похож на самого себя. Исхудал немного. Но держался вроде бы молодцом. Поддерживал за плечи какого-то худого старичка со впалыми щеками, поросшими седой щетиной. На старичке был выцветший фиолетовый камзол служителя Городского Совета. «Так вот ты какой – Форстан Мальвир, Циролис Непонятый!»
Однако надо было торопиться.
Северин дернул за рукав ликующего Мартуза:
– Дарьян! Дарьяна забери!!
А сам, выдернув из тела хаосита эльфийский клинок, незамедлительно бросился к кормовой надстройке.
Мурин-Альбинский ждал его там.
Северина дожидалось его личное возмездие.
16
Одну за другой он распахивал двери кают. Пусто… Какие-то ящики… Снова пусто…
Наконец, очередная дверь не поддалась.
– Заперся? – весело прокричал Северин, стуча по древесине кулаком. – Струсил, упырятины кусок?! Открывай, ну!!
Он принялся рубить дверь эльфийским клинком. Удар, еще один. Доски разлетались в труху, в щепки… Вместе с засовом, вместе со всеми запорами…
Северин знал, что торопиться нельзя, что даже смертельно раненный гарпиль, когда его загоняют охотники, все равно, даже умирая, постарается зацепить когтем. Напоследок. Для куражу.
Северин знал, что спешить нельзя, но не мог не спешить.
Предчувствие мести сводило с ума.
Теперь-то он поквитается. Теперь-то он выместит – за все. И за Гирбилина, и за переулок Менял, и за южные степи, и за Дульфа, за Сигнуса! За все!! За всех!!
Разбежавшись, насколько позволял узкий коридор кормовой надстройки, он высадил дверь плечом. Вместе с ней – провалился внутрь, в каюту, острые щепки пропороли куртку, но теперь это было все равно.
Северин вскочил на ноги. Пот и кровь заливали лицо, заливали глаза, мешали ориентироваться. Каюта была забита какими-то бочками. Они в два ряда выстроились возле стен, они попадались под ноги, подставляя крутые бока, ударяли по коленям.
«Зачем тут эти бочки? Чтоб пировать, отмечая возвращение Шахрияра?! Не дождетесь, сволочи!»
Мурин пристроился на одной из бочек, лежащих на боку, в дальнем углу каюты. Сидел, прислонившись к стене, молча смотрел на Северина единственным уцелевшим глазом. Другая половина его лица была опалена, покрылась толстой черной коркой. В прорехе плоти проглядывала голая челюсть, зубы…
Казалось, что Мурин-Альбинский ухмыляется одной половиной лица.
Северин пошел прямо на него, занося меч для удара.
Дорогу заступила все та же женщина в красном капюшоне и длинной хаоситской хламиде. Неотвязная, как собака!
– Проваливай!
Северин ударил хаоситку правой рукой, той, в которой сжимал меч, несильно. Чтоб убрать с дороги.
Встал напротив Мурина-Альбинского, нацелил острие эльфийского меча ему в грудь.
– И кто тут смертный, Януарий?
Мурин издал клокочущий горловой звук. Целый глаз его, испещренный сетью красных прожилок, вытаращился, затем поблек, устало прикрылся сплошь покрытым запекшейся кровью веком.
Мурин не мог ему ответить.
– Молчишь?? Кончились слова? Как же так… Я бы с удовольствием послушал. Всегда было любопытно, как ты запоешь, когда все сложится именно таким вот образом.
Северин покачал острием клинка вверх вниз, играючи.
– Ну, скажи же что-нибудь, не томи?..
– Ублюдок, он же не может говорить!!
Северин замер.
Казалось, в самое сердце угодила ледяная стрела – вроде тех, что звенели сейчас внизу, у подножия Костяного корабля.
Северин стал медленно оборачиваться, как в бреду.
Это и был бред.
Красный капюшон упал с ее головы, на спину накидки, расшитой знаками Хаоса.
Прическа, конечно, изменилась – рыжие волосы были заплетены в мелкие косички и уложены каким-то особенными манером.
А глаза были такие же изумрудно-зеленые, с огромными кошачьими зрачками, только теперь в них было совершенно другое выражение. Теперь в них плясали не веселые чертенята, а огненные бесы.
В ее взгляде, обращаемом к Северину, не было ничего, кроме ненависти.
Во всем остальном она мало изменилась – не осунулась, не поблекла, не покрылась тонкой паутиной морщин.
Не похоже было, что ее держали в черном теле и подвергали всем тем ужасам, которые Северин мысленно прокручивал в голове, воображал себе снова и снова, чуть не плача, кусая губы, кляня себя за беспомощность, не зная, где и как искать ее…
– Жанна… Что ты здесь делаешь?
Она не потрудилась даже ответить.
Сразу ударила.
Свет померк в глазах Северина, он почувствовал, как что-то липкое хлынуло из носа, почувствовал на губах соленый привкус собственной крови…
Выпустил из разжавшихся пальцев рукоять эльфийского клинка. Тот, упав, зазвенел по доскам палубы. Какой теперь в нем прок?
– Ты убил его, – процедила Жанна, наступая. – Единственного родного мне человека в этом гребаном мире! Ты убил его, сволочь!
Она тоже не теряла времени даром.
Ее хорошенько обучили. Ей даже не требовался посох для фокусировки сил.
Северин почувствовал, будто некая невидимая, но невероятно могущественная сила поселилась в его жилах, в его венах, забурлила там, впитывая в себя, меняя состав крови, вызывая мучительную, непереносимую боль по всему телу.
Он пятился.
Кажется, он кричал, но даже сквозь крик слышал ее слова, холодные, как секущие по лицу снежные вихри, и яростные, как сбивающий с пути ливень:
– Вы отняли у него его учителя, его наставника. Вы преследовали его, травили, следили за ним, хотели его смерти… Вы, вы… Те, кто называет себя Равновесием. Вы подонки! Ты, ты убил его… ты убил… Моего отца.
Кости Северина затрещали. Не было сил на крик. Он покачнулся, переступил ногами раз-другой. Все-таки смог удержаться на ногах, не упасть.
Прохрипел, чувствуя, как на губах пузырится кровь:
