Даний испытал иррациональное ощущение, что ему изящно выкручивают руки.
– Чиони… а у тебя… раньше мужчины были?
– Разумеется, нет! – она, кажется, обиделась. – Только чистая женщина может родить Хуан-ди.
– Вот попал, – Даний взглянул на дверь. В окно. Зачем-то на потолок в трещинах. – А скажи… Я тебе хоть немного нравлюсь? Видишь ли, Чиони… В первый раз это может быть важно.
Тишина рассыпалась приглушенным серебристым смехом – словно бубенчик слегка придержали ладонью. И немыслимое напряжение тут же исчезло, будто приснилось. Вдруг стало легко.
– Ты мне очень нравишься, – сказала, как выдохнула, Чиони, тихо и страстно, – очень-очень!
– Ну, уже легче, – улыбнулся Даний и подчинился неизбежному.
И уже через мгновение перестал об этом жалеть.
…Чиони не сказала ни слова, молча последовала за Вонгом, словно ничего между ними не было и совершенно не с чего Данию было краснеть. И обмирать от страха за эту темноволосую волшебницу с мягкими губами и немыслимо длинными ресницами – тоже не с чего. Померещилось ему, или сон приснился?
Даний быстро, хоть и менее ловко, проник на территорию дворца, и кусты роз сомкнулись за ним.
– Непривычно как-то, – признался он, – всегда думал, что если идти в гости без приглашения, то ночью. А тут утро.
– А нет никакой разницы, – пожала плечами Чиони, – день – та же ночь. Только светло.
Дверь он нашел еще вчера. Убил на это почти весь день. Снаружи она ничем не отличалась от обычной каменной плиты, только была с секретом. С таким маленьким секретом, который стоил ему трона, а его стражам – жизни. И, возможно, сегодня еще кто-то отдаст за эту тайну жизнь. Даже наверняка. Санджи от гнева не бледнели и не краснели, не слали небу проклятья, даже не всплакнули. И не клялись ни в чем. Но за жизнь повара Керболая Даний не дал бы обрезанного медного обола, уж больно спокойны и даже благостны были лица его новых приятелей.
С замком, вопреки опасению Дания, никаких сложностей не возникло. Похоже, на тот странный дар, который обнаружился у Дания так внезапно, вполне можно было положиться.
Внутри оказалось темновато. Свет проникал лишь из маленьких узких окошек под самым потолком, прорубленных не на улицу, а в соседнее помещение, и не для света, а единственно для тока воздуха. В полумраке Даний почувствовал себя более уверенно.
– Шан, Вонг, – позвал он, – вы держитесь за мной. Сейчас принюхаюсь, и соображу, где кухня.
– А ты что, не знаешь? – шепотом удивился Вонг.
– Откуда? Я здесь ни разу не был.
– Ты, верно, думал, что булки растут на деревьях, а дрофа бегает по степи прямо жареная и нафаршированная орехами?
– Точно, – согласился Даний, – так я и думал. А теперь обожди с остротами. Если здесь есть люди, то только в левом коридоре. Справа – кладовые.
Бесшумно, словно и впрямь были летучими мышами, Санджи последовали за Данием.
Глава десятая
– Где этот несчастный писец? Долго его еще ждать?
Монима гневалась с самого утра, а к полудню уже была похожа на эфу, которую привязали к колодезному вороту.
– Кривой пошел за ним к городским воротам, – вспомнила молодая девушка.
– Боги! На что вы мне послали таких глупых слуг!
– А что не так, господа? – не поняла Сарида. – Писец сидит у городских ворот. Вчера сидел, и две луны назад сидел, и в прошлом году сидел.
– У госпожи свадьба, к ней царь посватался, а Кривой пошел к воротам!
– А куда он должен был пойти?
– Побежать он должен был к этим дурацким воротам, ослица! – рявкнула Монима.
Известие о свадьбе Монимы обрушилось на дом судьи, как долговая расписка двадцатилетней давности, благополучно всеми забытая. Не успели опустить на погребальное ложе главу семьи!.. О том, что случилось со старшей сестрой, в доме помалкивали даже рабы. Было объявлено, что она добровольно последовала за отцом, и всякий, кто в этом усомнится, был уже заранее виновен в измене роду. Госпоже Франгиз не повезло. И следующая по счету царица Акры, тоже из дома Геронидов, упускать свой шанс не собиралась. Поэтому с самого утра вздрюченные слуги и рабы носились по самым разным поручениям, которые сыпались из Монимы как просо из мешка, и норовили превзойти самих себя в услужливости и расторопности, коль скоро не получилось удрать и спрятаться.
Писец явился в дом судьи в самый разгар этого столпотворения.
Он был еще молод, белобрыс и носил греческое платье. Вошел он, держа под мышкой орудия своего ремесла, и от этого поклон его был не слишком ловок. Слуги писцу не полагалось. Увидев парня, Монима переменилась в лице, став еще краснее. Некоторые женщины в гневе необыкновенно хорошеют… но это был не тот случай.
– Кого вы мне привели? – напустилась она на Кривого Яфа, напрочь игнорируя парня.
– Как и велели, писца от городских ворот, – удивился Кривой, на всякий случай проворно отступая к дверям.
– Этот мальчишка – писец?! Что вы мне голову морочите, я знаю писца! Он – седовласый благообразный господин. Приведите мне его немедленно, а этого мошенника верните туда, откуда взяли.
– Госпожа, – вмешался паренек, сообразив, что крупный заработок уплывает из рук по волнам подводного моря, – я умею писать. А отец приболел.
– Ничего, для своей будущей царицы он встанет даже со смертного ложа, – буркнула Монима. – Говори, где ваш дом?
– Боюсь, госпожа, даже если он придет, он вряд ли окажется вам полезным, – парень учтиво поклонился, – он повредил правую руку, защемив ее дверным засовом. Два пальца совсем не действуют. И лекарь сказал, что это надолго.
– Нашел время совать руки в засов! – шумно расстроилась Монима. – Да умеешь ли ты составлять договоры, мальчик?
– Любой договор, госпожа, – тот снова поклонился, решив, что спина не переломится, – покупка дома, продажа скота, аренда корабля или мастерской, освобождение раба, наследство…
– Брачный договор составить сможешь? – перебила Монима.
– Как прикажет госпожа. Я составлю такой договор, который признает любой судья.
– Тогда чего стоишь, словно в землю врытый, – снова озлилась Монима, – садись и пиши!
– Тогда раздевайтесь, госпожа.
– Разде… что ты такое говоришь, поганец?! – опешила Монима.
– Госпожа так молода, что раньше, видимо, не выходила замуж, – тонко польстил сын писца, – в брачном договоре должно быть подробное описание невесты «со всеми изъянами», чтобы впоследствии супруг не мог отказаться от жены, потому что у нее, мол, левая нога короче правой.
– У меня обе ноги одинаковые, – с обидой сказала Монима.
– Значит, так и запишем: обе ноги одинаковые, – писец присел на круглый низкий стульчик, пристроив на колени дощечку для письма, – пальцев на обеих по пять, пропорциональной длины…
