Увидев ее, Каллистос вздрогнул. А потом рассмеялся. Не говоря ни слова, он взял из шкафа начищенный поднос и жестом предложил взглянуть. Франгиз нехотя подняла слипающиеся глаза… и проснулась мгновенно. Потому что из серебряной глубины на нее смотрело такое жуткое создание, что дальше уже некуда!
Каллистос не стал будить слуг, сам принес ей воду, гребень, чистое полотенце. Когда она умылась и причесалась, перед ней уже стояла глубокая миска с похлебкой и лежала свежая пшеничная лепешка.
Франгиз приняла это как должное. Ей прислуживали всю жизнь люди поважнее этого грека, хозяина небольшой таверны. Она почти свалилась на жесткий топчан в небольшой каморке, и ей было все равно: хоть война, хоть камни с неба, хоть конец света – Франгиз уснула так крепко, что ее с трудом добудились лишь через сутки.
Был самый обычный день в Братстве спартов. Посетители разошлись полчаса назад, и лишь сейчас спарты получили возможность присесть.
Франгиз валила с ног не усталость, а сон. Она всегда вставала вместе с солнцем. Здесь же пришлось с солнцем ложиться. По сравнению с этой ежедневной пыткой, все остальное было вполне терпимо.
– Малех, Кирсан! – Каллистос с неизменным спокойным и доброжелательным выражением лица, держа стило и табличку, аккуратно выводил греческие буквы и арабские цифры.
Два паренька, братья, сев напротив грека, с удовольствием и некоторой гордостью вывернули свои кошельки. Грек внимательно пересчитал содержимое, записал, ободряюще улыбнулся. Получив свою долю и по лепешке с луком, ребята устроились у окна. Ели они тоже второй раз за день. Первый – когда просыпались.
Подошла очередь Франгиз.
Она улыбнулась греку, потому что было положено улыбаться, и опорожнила свой кошелек. Денег там оказалось даже больше, чем у обоих братьев вместе взятых. Каллистос одобрительно вскинул брови и, сверх обычной четвертой части, подвинул к ней целую серебряную монету. Франгиз тоже получила лепешку и луковицу и присоединилась к братьям. Ее место занял хитрющий черный мужчина, похожий на италийца.
– Как тебе это удается? – Кирсан подмигнул. – Поделись секретом.
– Она просто красивая, – «объяснил» брат, – была бы у нас с тобой такая грудь, хотя бы одна на двоих…
Франгиз слушала парней вполуха, и жевала лениво, хотя была страшно голодна. Но спать хотелось больше, чем есть.
С помойниками Франгиз связал случай… или судьба, как посмотреть. С другой стороны, чудом избежав гибели в скале, не умирать же с голоду на улице того города, который некогда лежал у твоих ног… и ел из твоих рук!
Когда Каллистос со спокойной прямотой объяснил ей, что все в этом мире стоит денег, в том числе пища, вода и укрытие, Франгиз приготовилась ко всему: грубости, вымогательству, грязным намекам. Даже к признанию в большой и возвышенной любви к ней. Или к Данию. Но грек сразил ее наповал, предложив работу.
– Я не рабыня и не служанка, – оскорбилась было Франгиз.
– А я и не предлагаю тебе мыть полы или ублажать меня в постели.
…Центурия Каллистоса продавала зеленые лепешки. Вообще, как успела выяснить Франгиз, кроме их десятка, на грека работало много самого разного народу: важные купцы, содержатели постоялых дворов в квартале. Даже городские стражники приходили в таверну за своей долей. Те, кто крутился в толпе и предлагал «сладкие сны» всем подряд, считались самым низом, первой ступенью лестницы, конец которой, если верить греку, поднимался выше Олимпа, упираясь в небеса. Взобраться по ней мог любой. Но только с самого низа, пройдя все ступени, не пропустив ни одной…
Три дня Франгиз помогал паренек по прозвищу Меот. На четвертый день она осталась одна.
Улица ее оглушила. Здесь кричали глашатаи и торговцы, лаяли собаки, визжали обезьяны и дети, почти не отличавшиеся от обезьян ни видом, ни повадками, гремели повозки, хлопали ставни и калитки, пахло цветущими розами, лавром, гнилыми рыбьими потрохами и потом.
Франгиз никогда не была так одинока и беззащитна. С самого раннего детства ее окружала толпа слуг. На охоту, прогулку и жертвоприношение в храм ее вывозили, окруженную кольцом охраны. Дом Франгиз был очень приятной и удобной тюрьмой. Выйдя замуж, она всего лишь сменила одну тюрьму на другую, более роскошную. На приемах ее отделяло от гостей несколько шагов пустого пространства, которое никто не смел пересекать под страхом быть убитым на месте.
В ночь, когда на Акру обрушилась Тень, Франгиз впервые осталась одна. То, что мнилось привычным и надежным, в одночасье обернулось страшным и враждебным.
Она тенью пересекла свой любимый сад, стараясь не попасться на глаза даже случайным свидетелям – Франгиз никому не верила и всех боялась. Путь от дворца до отчего дома всего в несколько кварталов занял почти два часа. Франгиз заблудилась.
Женщина думала, что после ссоры с Монимой, Скалы Молчания, Ксана-Удильщика и темных, запутанных троп нижней Акры ее уже ничем не удивишь. Она ошиблась.
Оказалось, улица жила совсем другой, особой жизнью. Мальчишки, которые продавали воду, четко знали «свои» кварталы. Нарушителей могли жестоко избить и лишить кувшинов. Писарь, сидевший у городских ворот на плоском камне, покрытом вытертой ослиной шкурой, был состоятельным человеком. А меняла Дубай, который выглядел как последний нищий, и вовсе имел собственный дворец в Верхней Акре, другое имя, и выдал дочь замуж за большого сановника из Пантикапея. Постоялый двор был целой державой со своим правителем, судом и армией. Стражи ворот имели четкие указания, с кого и сколько брать сверх положенной городской пошлины, а жадность каралась битьем палками и утратой доверия десятника, что было несравнимо хуже.
Люди на улице попадались разные. Не просто богатые и бедные, местные и приезжие. Они были веселыми, злыми, озабоченными, подозрительными, беспечными, глупыми, жадными. К каждому нужно было подобрать свой «ключик», чтобы зеленая лепешка перекочевала в руки покупателя, а медная денежка – в кошелек продавца. Вести торговлю следовало не как попало, а правильно, дабы уберечь себя от тысячи опасностей, подстерегающих отверженных в городе, который их презирал и относился хуже, чем к собакам. Что ж, система, придуманная помойниками для таких вот случаев, работала безупречно, в этом Франгиз убедилась почти сразу: первый же человек, к которому она подошла, принял ее за «красотку». Заметив ее растерянность, Меот подскочил, улыбнулся, назвал себя сыном женщины и, подтвердив предположение нахала, назвал такую цену, что того словно ветром сдуло. Потом ей часто сально улыбались, грубили, пытались напугать. Оскорбляться и грубить в ответ было нельзя.
Сначала она робела. Потом ее захватил азарт. Улица была жесткой и неуступчивой. Чувствовать себя умнее, сильнее, хитрее улицы было лестно.
Когда она в первый раз вытряхнула перед Каллистосом кошелек, невозмутимый грек слегка шевельнул бровью… Что в его случае означало как минимум обморок от удивления. Франгиз оказалась способной.
Лепешка с луком, полученная от грека в конце дня, оказалась немыслимо вкусной.
