Она стояла тихо, как птичка, накрытая ладонью охотника. Йонард подумал, что малость переборщил и слегка ослабил хватку. Германец опасался, что она воспользуется моментом и закричит, переполошив весь верхний город… но Франгиз молчала. Только дышала часто и неглубоко. При каждом вздохе под бесформенной хламидой обрисовывалась грудь – небольшая, но, похоже, высокая… Йонард с усилием поднял глаза… и подумал, что, пожалуй, еще никогда его большая ладонь, похожая на плохо струганное весло, не касалась такой длинной шеи с тонкой, словно прозрачной кожей. Светлые волосы щекотали запястье. Йонард не замечал, что давно уже жадно ловит ноздрями горько-сладкий запах этих волос, а рука уже не сжимает шею женщины, а осторожно, почти робко ласкает. Франгиз стояла не шевелясь. И вдруг легкая рука медленно, словно во сне, поднялась и легла на плечо наемника. Женщина повернулась. Йонард заворожено смотрел в ее запрокинутое лицо. Глаза Франгиз совсем спрятали пушистые ресницы. Они слегка подрагивали, и это было еще невероятнее, чем ее дыхание. Теплые, близкие губы приоткрылись.
Не веря происходящему ни на полногтя (да быть этого не могло!), Йонард опустил руку на талию женщины. Она вздрогнула. И длинным, медленным, невыразимо сладким движением подалась к нему.
Вот так оно, оказывается, и бывает!
Не то чтобы раньше бывшего гражданина великого Рима никто не пытался соблазнить. Не то чтобы раньше никогда ему не хотелось поддаться соблазну. Не то чтобы никогда раньше ценой за любовь не была его голова. Женщины, они довольно часто думают, что оно того стоит… и часто оказываются правы.
Но тут было что-то еще. Чего с ним не случалось прежде. Не удивительно, что он не смог дать этому название.
Чтобы справиться с накатившей так некстати волной возбуждения, ему понадобилось время. Сердце глухо колотилось о ребра, кровь шумела так, что звуки этого мира отодвинулись, даже веселый фонтан притих. Сожаление о невозможном было едва ли не острее, чем желание. Но Берг уже справился и с тем и с другим. И даже с тем, чему он не смог дать названия. И все же, прежде чем отстраниться, он притянул к себе женщину и поцеловал в приоткрытые губы.
В конце концов, она же так старалась!
От северного варвара Франгиз ждала любой грубости, даже насилия… И оказалась совершенно не готова к тому, что жесткие губы и огромные руки-лапы утопят ее в океане нежности! В этом долгом поцелуе не было страсти, он не предполагал продолжения… так целуют, прощаясь даже не надолго, а навсегда.
Когда Берг, наконец, отпустил ее, Франгиз не стояла на ногах, и ему пришлось помочь ей присесть на каменную, прогретую солнцем скамью. Сам он опустился на одно колено и почтительно взял в свои руки ее узкие ладони.
– Заигралась? – спросил он с кошмарной проницательностью.
Франгиз кивнула. Между ними возникла удивительная близость, когда ничего не страшно и не стыдно.
– Не переживай. Мне тоже пришлось несладко, – Йонард криво улыбнулся.
Франгиз нервно ответила тем же. И вдруг звонко, заразительно засмеялась. Она смеялась долго, запрокинув голову и разметав по плечам легкие пушистые волосы. Йонард вторил ей.
Смех принес им обоим облегчение. И когда они, наконец, успокоились и смогли снова посмотреть в глаза друг другу, оба почувствовали, что мир изменился для них двоих. Изменился необратимо и навсегда.
Между мужчиной и женщиной возникло доверие.
* * *
Внезапно тишину и уют маленького дворика буквально вспорол короткий истошный крик. Франгиз вздрогнула, вывернулась из объятий северянина и метнулась к дому. Помянув Таната и все грязное воинство его, Йонард последовал за ней, без заполошной спешки, но очень быстро. Крик был… нехороший. Так не кричат, когда в кладовку заберется мышь… скорее – змея. Большая ядовитая змея. Которая уже успела кого-то укусить. Пересекая короткий светлый коридор, Йонард был почти уверен, что наткнется на свеженького покойника.
И, разумеется, не ошибся.
Он миновал двери, ведущие в комнаты слуг, большую широкую лестницу на второй этаж, светлую анфиладу и вылетел, гремя сапогами, на парадное крыльцо, выходящее на соседнюю улицу.
На чисто выметенном, нагретом солнцем узорном ковре из цветных каменных плит лежал плотный немолодой уже мужчина. Он был лыс, но подбородок заканчивался острой бородкой клинышком. Где-то Берг видел и эту лысину, и этот клинышек. Но память ленилась подсказывать… Серые глаза мужчины, не мигая, смотрели в потолок, и солнечный свет не заставлял их жмуриться…
Йонард склонился над мужчиной и положил пальцы ему на горло. Кожа была еще теплой, но пальцы не ощутили того ритма, который сопутствует нам от первого вздоха до последнего. Сердце молчало.
Впрочем, ничего удивительного. Когда Берг приподнял тело, то увидел, что ровнехонько под левой лопаткой торчит плоская рукоять ножа.
Служанка, обнаружившая тело хозяина и переполошившая весь дом, оказалась особой средних лет, с огромными, но ухоженными руками и копной роскошных темных волос. Йонард отметил эти детали, потому что именно своими замечательными руками и именно сейчас она драла свои замечательные волосы. При этом служанка раскачивалась из стороны в сторону, как кобра перед прыжком, и смотрела так же стеклянно… И еще выла. Все остальное можно было легко пережить, но этот вой был явно лишним.
Франгиз уже была здесь, совсем рядом, но Йонард поначалу даже не заметил ее, настолько тихо и неощутимо было присутствие женщины. Она стояла на коленях, прямо на камнях, у тела, и молча, медленными, осторожными движениями гладила свисавшую руку мертвеца. Только тихо, спокойно гладила.
И тут все встало на место. Йонард понял, почему лицо покойника показалось ему знакомым. Он плохо знал Верхнюю Акру, но такую фигуру, как судья, не знать было просто невозможно.
Стало быть, ее отец.
Йонард встал, шагнул к служанке, отвесил ей две крепкие пощечины и с удовлетворением убедился, что к женщине возвращается разум.
– Позаботься о госпоже, – бросил он и ринулся вниз по улице. Кого ловить, он примерно знал. Такое нечто, что не оставляет следов, не имеет человеческого запаха, не издает звуков и при этом дерется за троих.
* * *
Во дворец правителя германец вернулся уже под вечер. По дороге он перекусил, поэтому, миновав кухню, Берг направился в помещения, отведенные для стражи.
Никого он, разумеется, не поймал. Слабым утешением было то, что кроме него убийцу судьи искала целая орава стражников, и с тем же успехом.
Германец чувствовал кожей, что здесь что-то не так. Какая-то во всем этом была неправильность. Весь день он надеялся, что вот-вот ухватит мысль за хвост, но та уворачивалась, не давалась. Из-за этого он злился и вроде бы даже кому-то нагрубил… Или нет?
Очень хотелось спать, и Йонард вознес безмолвную молитву богам, чтобы хотя бы на эту ночь они избавили его от страшных тайн, пленительных красавиц и демонов, растворяющихся в воздухе.
