— Потому что уверены: весь мир движется вокруг нас,
точно планеты вокруг солнца. И если Аглая о чем-то договаривается с Хоботовым,
так это непременно касается нас.
— По-твоему, это касалось кого-то другого?
— Разумеется, раз я их не убивала. Ты, надеюсь,
тоже? — спросила я.
— Конечно, — поспешно кивнула Софья.
— Значит, это кто-то другой.
— И он имеет к нам непосредственное отношение: часто
бывает в доме, знает распорядок дня, знает, что сын Игнатова бросает машину у
калитки.., круг сужается. Алексея, Павла и твою подружку Ирину можно смело
вычеркнуть.
— С Павлом я бы не торопилась, — как можно
спокойнее заметила я. — Впрочем, если учесть, что предполагаемые сведения
об убийце собирался продать Хоботов, то круг сужается до трех литературных дам.
Аглая не в счет, раз уж мы ее потеряли.
— Почему не в счет? Может, она хотела купить компромат
на саму себя, утопила Хоботова, после чего случайно угодила под машину.
— Экзотично, — кивнула я. — Впрочем, мне
нравится.
— Мне тоже, — расплылась в улыбке Софья. — А
теперь быстренько забыли все, что мы успели здесь нафантазировать, потому что
нет никаких убийств.
Есть несчастные случаи. С Хоботовым точно несчастный случай,
так решили в милиции. Остальным пусть займется милиция, лишь бы подальше от
нашего дома. Хоть мы и не пуп земли, однако интерес у граждан вызываем. Лучше
пусть роют в другом месте.
— Не могу не согласиться, — усмехнулась я, твердо
намереваясь выбросить предполагаемые убийства из головы. Но не тут-то было.
После обеда, который прошел вяло и практически без
разговоров (говорить все способны были лишь о трупах, а портить аппетит не
хотелось), я имела долгую беседу с Мариной Федоровной, которая торопила меня с
рукописями и умоляла хотя бы дать ей возможность взглянуть на них. На мольбу я
откликнулась, в результате мы провели в моем кабинете три часа, в продолжение
которых Скворцова читала и восторгалась, а я пила свой любимый коктейль и
прикидывала, сколько смогу получить за очередной шедевр.
В разгар моих самых буйных фантазий в кабинет постучали, и
Наталья с несчастным лицом сообщила, что меня срочно хотят видеть. Я прошла в
гостиную, где металась Рахиль Моисеевна Хоботова без признаков простуды, зато в
сильнейшем гневе.
— Вы убили моего мужа, — заявила она, как только я
переступила порог.
В общем, это заявление меня не удивило, оттого я совершенно
спокойно ответила:
— Я вас, милая, в психушку сдам.
Мои слова подействовали. Рахиль Моисеевна устроилась в
кресле и зарыдала, платка у нее не оказалось, и она гневно потребовала:
— Дайте салфетку. — Салфетки было не жалко.
Всплакнув, она обратила ко мне лицо и сказала:
— Все это очень странно. Я так и сказала в милиции.
Разумеется, я прекрасно понимаю, с кем имею дело, раз уж вам
трижды удалось… — Тут милая дама прикусила язык, но ненадолго. — Я буду
бороться, — добавила она.
— Лучше не надо, — попросила я вежливо.
— Вы мне грозите?
— Зачем? — удивилась я. — Слушайте, вскрытие
показало, что ваш муж утонул в результате сердечного приступа. Кому поверят
больше: экспертизе или вашим домыслам?
— У вас все куплено, — удовлетворенно кивнула
она. — Только мы еще посмотрим…
— Смотрите на здоровье, — отмахнулась я. —
Собиралась выразить вам свое сочувствие, но, по-моему, теперь это некстати. Как
вы считаете?
— Да уж. Сначала мужа утопили, а теперь сочувствуете.
— По-вашему, я его утопила? — вздохнула я.
— Конечно, нет. Зачем же вам самой ручки пачкать. Но я
вас выведу на чистую воду.
Я призвала себя к терпению, села в кресло и ласково
спросила:
— Рахиль Моисеевна, не могли бы вы сказать, с какой
стати…
— А с какой стати, голубушка, — перебила
она, — Сема полез в воду? Я прожила с ним пять лет и авторитетно заявляю:
Сема терпеть не мог купаться. Он даже ванну ненавидел и мылся не чаще раза в
неделю. И что за глупая фантазия купаться в реке?
Нет уж, увольте. Я отказываюсь в такое поверить.
Так я и заявила в милиции. Они пытались убедить меня в том,
что захлебнулся он в результате сердечного приступа. Но если Сема просто
свалился с берега, то почему он раздет? Я за пять лет не припомню случая, чтобы
он раздевался.
— Он что, спал одетым? — не выдержала я.
— Раздетым, голубушка. Но в чужом доме в трусах не
щеголял. И это еще не все, что я имею вам сказать. Некоторые обстоятельства..,
с какой стати он вообще решил принять ваше приглашение?
Я подумала, что ослышалась, но Рахиль Моисеевна по-прежнему
сверкала глазами, пылая праведным гневом.
— Мне тоже любопытно, с какой стати он написал мне
письмо, а потом подкарауливал на кладбище. Между прочим, в компании с
вами, — напомнила я. Дама сдвинула брови и некоторое время удивленно меня
разглядывала, скорее всего, смысл сказанного дошел до нее не слишком
быстро. — Семен Васильевич утверждал, что был другом моего мужа, —
пожала я плечами. — Хотя я от Бориса ничего подобного не слышала и даже
фамилии вашей он не упоминал. Ваш муж написал мне письмо, их, кстати, пришло
два мешка накануне скорбной даты, и отвечать я не собиралась, раз никакого
Хоботова знать не знала. Но вы подстерегли меня возле кладбища и буквально
принудили пригласить вас в дом, что я и сделала, будучи вежлива и
добросердечна. — На последних словах я сделала ударение. — Ваш муж
внес в ряды гостей некоторое смятение, потому что старые знакомые уверены, что
Борис восемь лет назад выгнал его из дома. Кстати, а почему вы с ним не
приехали? — спросила я. — Ведь вдвоем напросились.
— Я была нездорова, — с некоторым смущением
ответила Рахиль Моисеевна.
— Вы вызывали врача?
— Зачем?
— Значит, подтвердить вашу болезнь никто не может?
— Зачем ее подтверждать? — насторожилась дама.
— Затем, что все это очень подозрительно. Ваш муж
обманом проникает в мой дом и имеет наглость здесь утонуть. И это в годовщину
смерти Бориса, когда я и так на нервах. А теперь еще являетесь вы и угрожаете.
Хотелось бы мне знать, кто все это затеял. Кому понадобилось порочить светлую
память моего супруга?
