Чувствуя легкое опьянение, князь отправился почивать. Заботливо придерживаемый служкой, хозяин добрался до своей комнаты. Перво-наперво с него стянули сапоги, а дальше ему надоело мельтешение паренька перед глазами.
– Поди… – коротко распорядился князь, отпуская служку, – дальше я сам…
Небрежно побросав одежду на скамью, Гостомысл устало повалился на постель. Окинул шкуру, но укрыться сил не хватило.
– Девки… мои девки, – пробурчал он себе под нос, – м-да… да… доченьки… аха-хо…
Он так и уснул, продолжая еще что-то шептать. Через несколько минут, услышав негромкое посапывание хозяина, паренек осторожно заглянул в опочивальню и на цыпочках прошел к ложу. Он заботливо укрыл князя теплой шкурой и, задув свечу, также на цыпочках вышел за дверь.
Князь спал крепко, казалось, его ничего не тревожит, а тяжесть дня и накопившаяся усталость сделали свое дело. Князь спал… и видел своих девочек.
Старшую – Олову – он еще при жизни своего отца отдал в земли кривичей, выдав ее замуж местного князя, престарелого Олешу. Недолго Олова за мужем жила, помер вскорости престарелый Олеша. Так и не народила она детей. Пришлось отправить туда сына – Словена, который срубил крепкий град на берегу озера. Так и прозвали новый град – Словенск, в честь сына. Кривичи почитали его за князя, однако в сторону Новгорода глядели с завистью, оттого-то Боривой от них особо подмоги и не ждал. Да и как там было ждать, когда у кривичей своих забот невпроворот. Уж шибко соседи, воинственные латгалы
[54]
докучали рубежам князя Словена.
Среднюю – Вторушу, следом за старшей просватал мерянский князь Нимоякке. Молодой еще тогда был, горячий. Приехал свататься – аж светился весь. Мехов навез, меду… Не очень хотелось дочь отдавать, да союз этот чудинский род держал крепко, много раз выручал. Но Боривой настоял тогда, да и Вторуша глазами на женишка стреляла, только ресницы хлопали. Кабы не шубка тяжелая, того и гляди взлетела бы от счастья. Отдал. Как не отдать… Почитай уже лет шесть тому…
Умила… младшенькая… стрекоза… Шустрая, так и скачет юлой. Хотя давно уж с ляльками
[55]
не играет. Умила… Что ж, уже шестнадцатый годок пошел – пора. В самый раз бы и ее пристроить. Да кому отдашь-то?! Некому. Или…
Голос, как будто его голос, или чужой какой… нашептывал, ласкал – союзников тебе князь поболе бы, да верных, да крепких…
И то правда. А кто ныне из соседей в силу вошел? Вадим? Русы… Нет, ну не чудинам же опять девку отдавать – будет с них – хватит. Вадим? А что? Крепкий воин, и чует сердце, град свой вернет. Вадим… все бы ничего, но даже во сне губы князя скривились. Уж больно быстро этот Вадим выкрутился. Да и прежняя обида набивала оскомину, терзала. Род руссов… Давно словене перемешались с варягами пришлыми, уж никто и не помнит толком когда сие народилось. Руссы… были словене единокровные, а теперь, видишь – руссы. И поныне привечают они варягов заморских, дружбу водят… А сговорись они тогда еще и с Гутрумом, и быть бы беде неотвратной для Новгорода. Неугомонной затычкой торчало Белоозеро в делах новгородских, а ничего не попишешь… Вот и отец, Боривой тоже приступался, ан вон как все повернулось… Ах, как не хотелось Гостомыслу лицом поворотиться к руссам, но выходило, что без них никак не одолеть варягов. А вышибить их с Волхова ох как надо!
Все вдруг оборвалось. И слова, и мысли далекие и близкие… улетучились… Новое видение захватило разум и увлекло…
Умила крепка, красива – она создана рожать героев! Из ее чрева произрастает огромное дерево. Растет – набирает силу, пускает корни… все глубже и глубже… крепко стоит то дерево – не свернешь! Вот оно достигло великой силы и накрыло весь град княжеский – Великий град. И пошло разрастаться дальше… И плодов на дереве этом многое множество – не счесть. Великое дерево… крепкое…
А люди, узрев плоды, кинулись к нему и стали срывать и вкушать. И радостно стало людям, и покойно.
А дерево росло дальше. И вот оно уже покрыло и дальние веси, и другие грады, и еще дальше на юг, на север, на восток и на запад… И все люди тех дальних неведомых земель ликуют и тянутся к плодам, и достают их…
* * *
Князь проснулся внезапно, еще до первых петухов. Рассвет еще маячил далеко за стенами града, а Гостомысл был уже на ногах. Служка чуть не лишился дара речи, увидев на пороге одетого хозяина.
– Чего встал? – как ни в чем не бывало спросил князь. – А ну, неси квасу!
Испив холодного кваску, Гостомысл решительно вышел из терема – было срочное дело к волхвам.
Сон он помнил отчетливо, и его следовало немедленно истолковать…
Место верховного волхва занял спокойный и рассудительный Всесвет. Занял после убиенного Звияги, на совете, почти при полном единодушии, чего ранее не случалось и чего старики уже и не припомнят.
Сборы были коротки. Десяток дружинников во главе с самим воеводой быстро оседлали коней и двинулись. Поскрипывал под копытами снег, а в небе едва забрезжил рассвет. Путь был близок, всего-то до Волотова поля. Там, на краю дубравы, на холме и стояло главное поклонное место ильменских словен. Там же жили и волхвы во главе с самим Всесветом.
Князь не очень удивился, когда, войдя в скромное жилище старшего волхва, тот уже сидел и поджидал. Гостомысл едва склонил голову и положил на сундук гостинцы.
– Здрав будь, Всесвет.
– И тебе, княже, здравия.
– Дело у меня к тебе, мудрейший…
– Сядь, – спокойно ответил волхв, – чего зря ноги топтать. Знаю про твое дело – сон привиделся.
– Сон, – тряхнул головой князь, – думается мне, вещий тот сон.
– Может и так, – Всесвет почмокал старческим ртом, – сказывай.
Гостомысл быстро изложил суть дела. Старик угрюмо покачал головой и прикрыл глаза.
– Ну, чего молчишь, старче? Говори – сон мой вещий?
– Вещий, княже… Вижу, что плод от Умилы принесет народу нашему благо и соседним родам тоже…
Князь не утерпел и хлопнул себя по ляжке.
– Ну что я говорил – вещий сон!
– Не спеши, – прервал его веселье волхв, – это еще не все… Плод ее чрева – это великий воин, слава наших предков и наших потомков. Верь, княже, боги не оставят тебя. От сына Умилы и от его сынов богаче станет вся земля. И прославят они княжения свои на многие лета.
– Главного-то, старче, я не понимаю – за кого дочь отдавать. От кого она понесет… от кого род продолжит?
– Не знаю, – честно признался старик, – про то в твоем сне ничего не было.
– Как же так?
– Не знаю…
Князь в задумчивости почесал правую бровь.
