Фред внезапно умолкает, увидев, что по коридору бегут его охранники.
— Она позволила девчонке уйти, — говорит Фред, не дожидаясь, пока они спросят, что случилось. В его голосе звучит неприкрытое презрение.
Я чувствую, как Маркус смотрит на меня. Я умышленно избегаю его взгляда. Он не может точно знать, что я позволила Лине бежать. Я никак не давала понять, что знаю ее. Я старательно не смотрела на нее в машине.
Когда Маркус отворачивается к Фреду, я позволяю себе перевести дух.
— Что нам следует делать? — спрашивает Маркус.
— Не знаю. — Фред трет лоб. — Мне нужно подумать. Черт побери. Мне нужно подумать.
— Эта девушка хвасталась подкреплениями на Эссекс-стрит, — говорю я. — Она сказала, что здесь заразные в каждом доме.
— Черт! — Фред на мгновение застывает, глядя на задний двор. Потом он распрямляет плечи. — Ладно.
— Я позвоню на 1 -1 -1, вызову подкрепление. А пока идите, начинайте прочесывать улицу. Следите, нет ли движения между деревьями. Разгоните этих уродов, насколько получится. Я пойду за вами.
— Ясно. — Маркус с Биллом исчезают в коридоре. Фред берется за телефон. Я прикасаюсь к его руке.
Он раздраженно поворачивается ко мне, нажав на отбой.
— Чего тебе надо? — практически выплевывает он.
— Не ходи туда, Фред, — говорю я. — Пожалуйста. Эта девушка сказала... она сказала, что остальные вооружены. Она сказала, что они откроют огонь по тебе, как только ты высунешься за дверь...
— Ничего со мной не случится. — Он отдергивает руку.
— Пожалуйста, — повторяю я. Я закрываю глаза и возношу короткую молитву. «Мне очень жаль». — Оно того не стоит, Фред. Ты нам нужен. Оставайся в доме. Пусть полиция выполняет свою работу. Пообещай мне, что ты не выйдешь из дома.
Я вижу, как у него напрягаются мышцы подбородка. Тянется время. Каждую секунду я жду взрыва: торнадо деревянной шрапнели, ревущий столб пламени. Интересно, это будет больно?
«Прости меня, Господи, ибо я согрешила».
— Ладно, — произносит, наконец, Фред. — Обещаю. Он снова берется за трубку. — И не путайся под ногами. Я не хочу, чтобы ты где-нибудь подложила свинью.
— Я буду наверху, — говорю я. Фред уже повернулся спиной ко мне.
Я выхожу в коридор, позволяя двери закрыться за мной. Я слышу приглушенный голос Фреда сквозь дерево двери. Ад может вырваться на волю в любую минуту.
Я думаю, не подняться ли наверх, в комнату, которая должна стать моей. Я могу лечь и закрыть глаза. Я устала почти достаточно, чтобы уснуть.
Но вместо этого я открываю заднюю дверь, пересекаю террасу и выхожу в сад, тщательно следя за тем, чтобы меня не было видно из больших окон кухни. В воздухе пахнет весной, влажной землей и молодой зеленью. В ветвях поют птицы. Мокрая трава липнет к моим лодыжкам и пачкает подол моего свадебного платья.
Деревья смыкаются вокруг меня, и я больше не вижу дом.
Я не стану останавливаться посмотреть, как он горит.
Лина
Хайлендс горит.
Я чувствую запах дыма задолго до того, как дохожу туда, а когда до Хайлендса еще остается четверть мили, я вижу поднимающийся над деревьями дым и пламя, лижущее старые, потрепанные крыши.
На Хармонд-роуд я замечаю открытый гараж и заржавевший велосипед, висящий на стене, как охотничий трофей. Хотя велосипед — полная фигня, а передаточный механизм стонет и протестует, когда я пытаюсь его подрегулировать, это лучше, чем ничего. На самом деле я не против шума — дребезжания цепи или свиста ветра в ушах. Это помогает мне отвлечься от мыслей о Хане и от попыток понять, что произошло. Это заглушает звучащий у меня в ушах голос, говорящий: «Иди».
Однако же взрыв его не заглушает, как и последовавшие за ним сирены. Я слышу их даже тогда, когда уже почти добираюсь до Хайлендса — они вздымаются, словно крики.
Надеюсь, она оттуда ушла. Я молюсь, чтобы она ушла, хотя больше не знаю, кому я молюсь.
А потом я оказываюсь в Хайлендсе и могу думать только о Грейс.
Первое, что я вижу, — это огонь, перепрыгивающий с дома на дом, с дерева на крышу, с крыши на стену. Кто-то устроил здесь поджог — преднамеренно, продуманно. Первая группа заразных перешла стену неподалеку отсюда. Должно быть, это работа регуляторов.
Второе, что я замечаю, — это люди. Они бегут между деревьями, тела их неразличимы в дыму. Это пугает меня. Когда я жила в Портленде, Диринг Хайлендс был безлюдным, вычищенным после того, как обвинения в болезни превратили его в пустошь. У меня не было времени подумать, что означает тот факт, что Грейс и моя тетя теперь живут тут, или предположить, что и другие сделали его своим домом.
Я пытаюсь отыскать знакомые лица, когда люди размытыми пятнами с криками проносятся мимо меня. Я не вижу ничего, кроме очертаний и цвета. В руках у людей узлы с пожитками. Дети громко плачут, и у меня останавливается сердце: любой из этих детей может оказаться Грейс. Маленькая Грейс, не издававшая и звука, — она, возможно, пронзительно кричит где-то в полутьме.
Меня пронзает ощущение, подобное электрическому разряду, как будто огонь проник в мою кровь. Я пытаюсь вспомнить план Хайлендса, но в мозгах сплошные помехи: дом тридцать семь по Брукс-стрит, одеяло в саду и деревья, освещенные золотыми лучами заходящего солнца. Я оказываюсь на Эджвуд-стрит и понимаю, что забралась слишком далеко.
Я разворачиваюсь, кашляя, и возвращаюсь обратно тем же путем, каким приехала. Отовсюду слышится треск и грохот падения: целые дома объяты пламенем. Они стоят, словно содрогающиеся призраки, раскаленные добела, с зияющими провалами на месте дверей, с кожей, тающей и сползающей с плоти. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Это слово сверлит мне голову. Пожалуйста!
Потом я замечаю указатель на Вайнневуд-роуд: к счастью, это короткая улица, состоящая всего из трех кварталов. Здесь огонь не распространился настолько широко: он держится в переплетенных кронах деревьев и скользит по крышам — разрастающаяся бело- оранжевая корона. Поток людей среди деревьев уже поредел, но мне все равно кажется, что я слышу детский плач — призрачное жалобное эхо.
Я вся в поту, глаза жжет. Бросив велосипед, я пытаюсь восстановить дыхание. Я припускаю бегом по улице, натянув рубашку на лицо и стараясь дышать через нее. У половины домов не видно номеров. Я знаю, что Грейс, по всей вероятности, убежала. Я надеюсь, что она была одной из тех людей, кого я видела меж деревьев, но я все равно боюсь, что она могла оказаться в ловушке где-то в доме, что тетя Кэрол, дядя Вильям и Дженни могли бросить ее. Она всегда сворачивалась клубком в углах и пряталась в потайных, уединенных местах, пытаясь сделаться как можно незаметнее.
Выцветший почтовый ящик указывает на номер тридцать один, печальный, покосившийся дом. Из его верхних окон тянется дым, сквозь потрепанную крышу пробиваются языки огня. Потом я вижу ее — или, по крайней мере, мне так кажется. На мгновение я готова поклясться, что разглядела ее лицо, бледное, как пламя, в одном из окон. Но прежде, чем я успеваю ее окликнуть, она исчезает.
