Но, возможно, мы никогда по-настоящему не будем в безопасности.
Я задумываюсь над тем, проведут ли новые рейды в Хайлендс, не окажутся ли тамошние жители вновь изгнанными с насиженного места, — но быстро прогоняю эту тревожащую мысль. Я ничего не могу сделать для семьи Лины. Теперь я это понимаю. И надо было понять еще давно. Что бы с ними ни случилось, будут ли они голодать или замерзать — это не мое дело.
Мы все наказаны за ту жизнь, которую выбрали, так или иначе. Я буду нести кару — за Лину, за то, что выдала ее, и за ее семью, за то, что помогла им, — до конца жизни, каждый день.
Я закрываю глаза и представляю Старый порт: переплетение улочек, скольжение лодки, солнечные блики на воде и волны, плещущие о причал.
Прощайте, прощайте, прощайте.
Я мысленно проделываю путь от Истерн Пром до Манджой-Хилл. Я увидела весь Портленд, раскинувшийся передо мной, великолепный в утреннем свете.
— Хана!
Я открываю глаза. На террасу входит моя мать. Она кутается в тонкую ночнушку и щурится. Без косметики ее лицо выглядит почти серым.
— Тебе, пожалуй, стоит принять душ, — говорит она.
Я встаю и следую за ней в дом.
Лина
Мы идем к стене. Нас, должно быть, сотни четыре, рассыпавшиеся среди деревьев. Вчера вечером небольшая группа перешла через границу, проделать последние приготовления к сегодняшнему полномасштабному прорыву. А утром, перед нами, еще одна небольшая группа — люди Колина, тщательно отобранные им самим, — перебрались через заграждение на западном краю Портленда, неподалеку от Крипты: там еще не построили стену, а систему сигнализации испортили наши друзья и союзники.
Но это было несколько часов назад, а теперь нам остается лишь ждать сигнала.
Основные группы перебираются через стену одновременно. Большая часть сил безопасности Портленда занята в лабораториях: я так поняла, у них там сегодня какое-то важное событие. На стене останется не так много безопасников, которые могли бы задержать нас. Хотя Колин беспокоится из-за того, что вчерашний переход границы прошел не так гладко, как планировалось. Возможно, что за стеной больше регуляторов и больше винтовок, чем мы думаем.
Ну что ж, посмотрим.
Со своего места в подлеске я время от времени вижу Пиппу, ярдах в пятидесяти от меня, когда она высовывается из-за можжевельника, избранного ею в качестве укрытия. Интересно, она нервничает? Пиппе отведена очень важная роль.
Она отвечает за одну из бомб. Главные силы — и хаос на стене — предназначены в основном для того, чтобы подрывники — их всего четверо — проскользнули в Портленд незамеченными. Конечная цель Пиппы — дом 88 по Эссекс-стрит. Этот адрес мне незнаком. Наверное, это какое-то правительственное здание, как и остальные цели.
Солнце медленно ползет по небу. Десять часов утра. Половина одиннадцатого. Полдень.
Теперь сигнал может прозвучать в любую минуту.
Мы ждем.
Хана
— Машина прибыла. — Мать кладет руку мне на плечо. — Ты готова идти?
Я боюсь открыть рот и потому просто киваю. Девушка в зеркале — белокурые локоны подколоты и забраны назад, ресницы черны от туши, лицо безупречно, губы подкрашены — кивает тоже.
— Я очень горжусь тобой, — негромко произносит мать.
В комнату то и дело входят и выходят люди — фотографы, и визажисты, и паркимахерша Дебби, — и я представляю, в каком она замешательстве. Мать никогда за всю мою жизнь не признавалась, что гордится мной.
— Вот. — Мать помогает мне набросить мягкую хлопчатобумажную мантию, чтобы мое платье — струящееся, длинное, скрепленное на плече золотой застежкой в виде орла, птицы, с которой часто сравнивают Фреда, — не запачкалось за время недолгой дороги до лабораторий.
У ворот столпилась кучка журналистов, и когда я выхожу на крыльцо, меня пугает блеск стольких нацеленных на меня объективов и стремительное клацанье затворов. Солнце плывет по безоблачному небу, словно белый глаз. Должно быть, дело к полдню. Когда мы ныряем в машину, я радуюсь. Внутри машины темно и прохладно, и я знаю, что никто меня не увидит за тонированными стеклами.
— Мне просто не верится. — Мать теребит браслеты. Я никогда еще не видела ее такой взволнованной. — Я вправду думала, что этот день не настанет никогда. Правда, глупо?
— Глупо, — эхом повторяю я. Когда мы выезжаем из нашего района, я вижу, что количество полицейских удвоилось. Половина улиц, ведущих в центр, забаррикадирована. Их патрулируют регуляторы, полицейские и даже отдельные мужчины с жетонами военной охраны. К тому времени, как впереди показываются покатые крыши лабораторного комплекса — наше с Фредом бракосочетание будет проводиться в одном из самых крупных медицинских конференц-залов, достаточно большом, чтобы вместить тысячу свидетелей, — толпа на улицах становится такой плотной, что Тони едва удается медленно продвигаться сквозь нее.
Такое впечатление, будто весь Портленд собрался посмотреть, как мы женимся. Люди постукивают костяшками по капоту машины — на удачу. То и дело кто-нибудь барабанит по крыше или окнам — я аж подпрыгиваю. Полицейские с трудом пробираются через толпу; они раздвигают людей, пытаясь расчистить дорогу машине, и твердят нараспев:
— Дайте им проехать, дайте им проехать!
Несколько полицейских баррикад возведены прямо перед воротами лаборатории. Регуляторы раздвигают их, и мы проезжаем на небольшую мощеную парковку перед главным зданием лабораторного комплекса. Я узнаю машину Фреда. Должно быть, он уже здесь.
У меня скручивает внутренности. Я не была в лаборатории с тех пор, как завершилась моя процедура, с тех самых пор, как в них вошла несчастная, расстроенная девушка, полная вины, боли и гнева, а вышла совершенно другая, более чистая и куда меньше подверженная смятению. Это был тот самый день, который отсек от меня Лину, и Стива Хилта тоже, и все эти потные ночи, когда я ни в чем не была уверена.
Но на самом деле это было лишь начало исцеления. А вот это — подбор пары, бракосочетание и Фред — его завершение.
Врата за нами снова затворяются, и баррикады восстанавливаются. И все же, выбираясь из машины, я чувствую, как толпа придвигается все ближе и ближе, как им неймется войти сюда, понаблюдать, увидеть, как я обещаю посвятить свою жизнь и будущее пути, что был избран для меня. Но в ближайшие пятнадцать минут церемония еще не начнется, а до тех пор ворота останутся закрытыми.
За вращающейся стеклянной дверью я вижу ожидающего меня Фреда. Он стоит, скрестив руки на груди, на лице — ни тени улыбки. Стекло и блеск на нем искажают его лицо. С этого расстояния кажется, что на его коже множество дыр.
— Пора, — говорит мать.
— Я знаю, — отзываюсь я и прохожу мимо нее в здание.
