— Томас Дейл, — выпаливаю я. Это имя таилось где-то в глубине моей памяти все эти годы. Мама рассеянно проводит рукой по колышущейся на ветру траве. На солнце ее возраст и морщины на лице бросаются в глаза.
— Я с трудом вспомнила его. И, конечно, он сильно изменился к тому времени, как я увидела его снова. Ведь прошло три-четыре года. Я помню, как поймала его, когда он бродил вокруг нашего дома, — я в тот день вернулась раньше с работы. Он перепугался. Думал, что я донесу. — Она хрипло смеется. — Это было как раз перед тем, как меня... забрали.
— И он помог тебе, — говорю я. Я пытаюсь отчетливо представить лицо Томаса, извлечь из забвения подробности, но вижу лишь грязное тело, скорчившееся на полу очень грязной камеры.
Мама кивает.
— Он не мог забыть того, что потерял. Оно осталось с ним. Ты же знаешь, с некоторыми это случается. Я всегда думала, что именно это произошло с твоим отцом.
— Так папу исцелили?! — Даже не знаю, почему я так разочарована. Я даже не помню его: он умер от рака, когда мне был всего годик.
— Да. - На мамином подбородке подергивается мышца. — Но иногда мне казалось... Бывали моменты, когда казалось, что он все-таки испытывает это чувство, хоть и на секунду. Возможно, я просто воображала себе. Не важно. Я все равно любила его. Он был очень добр ко мне.
Она непроизвольно касается шеи, словно ощущает на ней подвеску, которую носила, — военный кулон моего дедушки, подаренный ей папой. Она воспользовалась им, чтобы проложить себе путь на волю из Крипты.
— Твоя подвеска, — говорю я. — Ты так и не привыкла, что ее больше нет.
Она, сощурившись, поворачивается ко мне. Она даже ухитряется улыбнуться.
— Бывают потери, которые не забываются.
Я тоже рассказываю матери о своей жизни, особенно о том, что произошло после ухода из Портленда, и о том, как я оказалась связана с Рэйвен и Тэком и с сопротивлением. Порою мы предаемся воспоминаниям о Времени До — об утраченном времени, когда ее еще не забрали, мою сестру еще не исцелили, меня еще не отдали в дом к тете Кэрол. Но не часто.
Как говорит моя масть, бывают потери, что не забываются.
Некоторые темы постоянно остаются запретными. Она не спрашивает, что заставило меня перейти границу, а я не выказываю желания обсуждать это. Я храню записку Алекса в маленьком кожаном мешочке, который ношу на шее, — мне его подарила мама, а сама она приобрела его у торговца в начале года, — но это воспоминание из прошлой жизни. Это все равно, что носить при себе портрет умершего.
Мать, конечно же, знает, что я нашла свой путь к любви. Время от времени я вижу, как она смотрит на нас с Джулианом. Выражение ее лица — смесь гордости, горя, зависти и любви — напоминает мне, что она не только моя мать, но еще и женщина, всю жизнь сражавшаяся за то, чего никогда не испытала в полной мере.
Моего папу исцелили. А ты не можешь любить в полной мере, если тебя не любят в ответ.
Мне жаль ее до слез. Я ненавижу это чувство и отчасти стыжусь его. Мы с Джулианом вновь обрели гармонию. Мы как будто скользили над последними несколькими неделями, скользили над длинной тенью Алекса и вот благополучно приземлились. Мы не можем насытиться друг другом. Меня снова восхищает все в нем: его руки, его манера говорить негромко и мягко, его разнообразные смешки.
По ночам, в темноте, мы тянемся друг к другу. Мы любим друг друга в ритме ночи, под уханье, вскрики и стоны животных снаружи. И, несмотря на опасности Диких земель и постоянную угрозу со стороны регуляторов и стервятников, я чувствую себя свободной впервые за... кажется, за целую вечность.
Однажды утром я выбираюсь из палатки и обнаруживаю, что Рэйвен проспала и вместо нее костром занимаются Джулиан и моя мама. Они стоят спиной ко мне и негромко смеются над чем-то. Тонкие струйки дыма поднимаются в прозрачный весенний воздух. На мгновение я застываю в страхе: у меня такое чувство, будто я стою на краю чего-то — и если я шелохнусь, сделаю шаг вперед или назад, эту картину развеет ветер, а они рассыплются прахом.
Потом Джулиан поворачивается и видит меня.
— Доброе утро, красавица, — говорит он. Его лицо все еще в синяках и местами распухшее, но у его глаз точно такой же цвет, как у неба рано поутру. Когда Джулиан улыбается, я думаю, что никогда не видела ничего красивее его.
Мама берет ведро и встает.
— Пойду вымоюсь, — сообщает она.
— И я с тобой, — говорю я.
Когда я вхожу во все еще ледяной ручей, мое тело от ветра покрывается гусиной кожей. По небу несется стайка ласточек. У воды легкий привкус песка. Моя мать что-то негромко напевает ниже по течению. Это не то счастье, которое я себе представляла. Не то, что я выбрала.
Но этого достаточно. Более чем достаточно.
На границе Род-Айленда мы неожиданно встречаем еще одну группу хоумстидеров, примерно дюжины в две, которая тоже движется в Портленд. Все они, кроме двоих, поддерживают сопротивление, а тем двоим, которым не хочется драться, страшно остаться в одиночестве. Мы неподалеку от берега моря, и повсюду видны осколки прежней жизни. Мы идем мимо грандиозной цементной постройки, напоминающей соты. Тэк опознает в ней крытую автостоянку.
Что-то в этом сооружении тревожит меня. Оно похоже на огромное каменное насекомое, оснащенное сотней глаз. Все умолкают, когда мы проходим через его тень. У меня волоски на загривке встают дыбом, и, хоть это и глупо, я не могу отделаться от ощущения, что за нами следят.
Тэк, возглавляющий группу, вскидывает руку. Все резко останавливаются. Тэк чуть склоняет голову набок, явно к чему-то прислушиваясь. Я затаиваю дыхание. Все тихо, не считая обычной возни животных в подлеске и негромкого шума ветра.
Потом на нас сверху сыплется настоящий дождь из гравия, словно кто-то случайно пнул один из верхних уровней крытой автостоянки.
И мгновенно все приходит в движение.
— Пригнуться! Пригнуться! — орет Макс всем нам, когда мы хватаемся за оружие, сдернутые с плеч винтовки, и падаем в подлесок.
— Э-ге-гей!
От этого голоса, этого крика, все мы застываем. Я вытягиваю шею, прикрыв ладонью глаза от солнца. Какое-то мгновение я совершенно уверена, что сплю.
Из темных пещер ячеистой постройки выходит Пиппа и останавливается на залитом солнцем краю, она машет нам красным носовым платком и улыбается во весь рот.
— Пиппа! — сдавленно вскрикивает Рэйвен. Только тогда я верю своим глазам.
— Привет всем! — кричит сверху Пиппа. И медленно у нее из-за спины появляется все больше и больше людей: множество исхудалых, одетых в лохмотья, скучившихся на всех этажах автопарковки.
Когда Пиппа наконец спускается на землю, ее тут же окружают Тэк, Рэйвен и Макс. Бист тоже жив. Он размашистым шагом выходит на солнце следом за Пиппой, не отставая от нее ни на шаг. В это просто трудно поверить. Минут пятнадцать мы только тем и занимаемся, что выкрикиваем что-то, смеемся и что-то обсуждаем, и никто не понимает ни единого слова.
