Свободный мир — это мир разрушения, как нас и предупреждало Руководство «ББС». В Зомбиленде говорят больше правды, чем мне хотелось бы верить.
Ветер сдувает волосы матери ей на лоб. Она заправляет их за ухо: это жест я помню с самых давних времен.
— Мне нужно удостовериться, что то, что произошло со мной — что мне пришлось перенести, — не произойдет ни с кем больше.
Мать ловит мой взгляд, вынуждая смотреть ей в глаза.
— Но я не хочу уходить, — добавляет она тихо. — Я... я хотела бы узнать тебя нынешнюю, Магдалина.
Я скрещиваю руки на груди и пожимаю плечами, пытаясь отыскать толику жесткости, которую я в себе выработала в Диких землях.
— Я даже не знаю, с чего начать, — говорю я.
Мать разводит руками.
— Я тоже. Но нам это под силу, я думаю. Мне под силу, если ты мне позволишь. — Она слегка улыбается. — Понимаешь, ты тоже часть сопротивления. Именно этим мы занимаемся — сражаемся за то, что важно для нас. Верно?
Я встречаюсь с ней взглядом. Глаза у матери ясно-голубые, как небо над лесом — предельно насыщенный цвет. Я вспоминаю: портлендские пляжи, летящий воздушный змей, салат с макаронами, летние пикники, мамины руки, голос, поющий мне колыбельную, чтобы я уснула.
— Верно, — произношу я.
Мы вместе идем обратно на явку.
Хана
Крипта выглядит не так, как мне запомнилось.
Я была здесь прежде всего один раз, со школьной экскурсией в третьем классе. Странно, но я почти ничего не помню про то посещение, только что Джен Финнеган потом вырвало в автобусе и всю обратную дорогу воняло тунцом, хотя водитель и открыл все окна.
Крипта расположена на северной границе и выходит задами на Дикие земли и речку Презампскот. Именно поэтому стольким заключенным удалось сбежать во время беспорядков. Взрывы вынесли огромные куски из пограничной стены, и заключенные, выбравшиеся из камер, рванули прямиком в Дикие земли.
После беспорядков Крипту восстановили и пристроили к ней новое, современное крыло. Крипта всегда была уродской, но теперь сделалась еще хуже. На почерневшем каменном здании с его сотнями зарешеченных крохотных окон появились заплаты из стали и цемента. День сегодня солнечный, и над высокой крышей видно ярко-голубое небо. Эта картина вызывает у меня ощущение, что здесь никогда не видали солнечного света.
На минуту я останавливаюсь у ворот и думаю, не повернуть ли обратно. Я приехала на муниципальном автобусе: он провез меня всю дорогу из центра, пустея по мере того, как мы подъезжали сюда, к его конечной. Наконец, в автобусе, кроме меня остались только сам водитель и крупная, сильно накрашенная женщина в форме медсестры. Когда автобус разворачивается, испуская брызги грязи и волну выхлопных газов, на мгновение меня одолевает мысль бежать отсюда.
Но я должна знать. Мне нужно.
Так что я следую за медсестрой, когда она идет, волоча ноги, к будке охраны перед воротами и демонстрирует свое удостоверение. Охранник переводит взгляд на меня, и я молча передаю ему лист бумаги.
Он изучает фотокопию.
— Элеанор?
Я киваю. Я боюсь заговорить. На фотокопии невозможно различить многие детали и толком разобрать неопределенный цвет волос. Но если охранник присмотрится повнимательнее, он заметит несовпадающие подробности — рост, цвет глаз.
К счастью, он этого не делает.
— Что случилось с оригиналом?
— Попал в сушилку, — немедленно отвечаю я. — Я подала заявление на замену.
Охранник снова смотрит на фотокопию. Я надеюсь, что он не слышит, как громко стучит мое сердце.
Заполучить фотокопию удалось без проблем. Телефонный звонок миссис Харгроув сегодня утром, предложение выпить чашечку чая, двадцать минут болтовни, высказанное желание воспользоваться уборной — и вместо этого двухминутрый тур в кабинет Фреда. Я не могла допустить, чтобы во мне узнали будущую жену Фреда. Если Касси действительно здесь, вполне возможно, что охранники знакомы с Фредом. А если Фреду станет известно, что я что-то выискиваю в Крипте...
Он уже сказал мне, чтобы я не задавала вопросов.
— Дела?
— Просто... посещение.
Охранник что-то бурчит. Он возвращает мне документ и жестом указывает на ворота, которые уже начинают открываться.
— Зарегистрируйтесь в книге посетителей, — ворчит он. Медсестра с любопытством смотрит на меня, прежде чем торопливо зашагать через внутренний двор. Полагаю, посетители тут появляются нечасто.
В этом вся суть: запри их, и пусть гниют.
Я прохожу через двор и тяжелую стальную дверь и оказываюсь в вестибюле, провоцирующем клаустрофобию; здесь господствует метало-детектор и несколько массивных охранников. К тому моменту, как я вхожу в дверь, медсестра уже выгрузила содержимое своей сумки на транспортерную ленту и стоит, раскинув руки и раздвинув ноги, а охранник водит вдоль ее тела щупом, проверяя, нет ли оружия. Медсестра этого, похоже, и не замечает — она оживленно болтает с женщиной, восседающей справа, за столом регистрации — он расположен за пуленепробиваемым стеклом.
— Да все как обычно, — говорит медсестра. — Малыш мне всю ночь спать не давал. Вот честно тебе скажу, если 2426 сегодня снова будет мне жизнь отравлять, загоню его в карцер!
— Аминь, — произносит женщина за столом. Потом смотрит на меня. — Ваше удостоверение?
Мы повторяем ту же самую процедуру, что и с охранником: я сую фотокопию через щель в окне и объясняю, что оригинал уничтожен.
— Чем могу быть полезной? — спрашивает женщина.
Я тщательно прорабатывала свою историю целые сутки, но все равно говорю, запинаясь:
— Я... я пришла навестить мою тетю.
— Вам известно, в каком она отделении?
Я качаю головой.
— Нет. Видите ли... Я даже не знала, что она здесь. В смысле, я только-только это узнала. Я почти всю свою жизнь думала, что она умерла.
Женщина никак не реагирует на это мое заявление.
— Имя?
— Кассандра. Кассандра О'Доннел.
Я сжимаю кулаки и сосредоточиваюсь на боли в ладонях, пока женщина набирает имя на клавиатуре. Сама не знаю, на что я надеюсь больше: что имя обнаружится в списках или что не обнаружится.
Женщина качает головой. У нее водянистые голубые глаза и копна светлых кудрей, которые при этом освещении выглядят такими же тусклыми, как и здешние стены.
— Нет такой. Вам известен месяц поступления? Сколько лет назад исчезла Касси? Я вспоминаю, как подслушала на инаугурации Фреда, что он был без пары три года.
Я осмеливаюсь сделать предположение:
