Мне нравятся такие вот Дикие земли: обнаженные, прозрачные, не облаченные еще в весенний наряд, но исполненные стремления, и роста, и жажды солнца, с каждым днем утоляемой чуть больше. Вскоре Дикие земли расцветут, пьяные и полные жизни.
Джулиан помогает мне ставить ловушки — затрамбовывает в мягкую землю, чтобы спрятать их. Мне нравится это ощущение: теплой земли и прикосновений пальцев Джулиана.
Мы устанавливаем все три ловушки и помечаем эти места, обвязав окружающие деревья бечевкой, и Джулиан говорит:
— Я, пожалуй, не могу вернуться туда. Еще не могу.
— Ладно. — Я встаю, вытирая руки об джинсы.
Я тоже не готова возвращаться. Дело не только в доме. Дело в Алексе. А еще в группе, в перетягивании одеяла, разборках, в обидах и подковерных играх. Это настолько не похоже на то, что я увидела, впервые попав в Дикие земли, в старый хоумстид. Там все были единой семьей.
Джулиан тоже выпрямляется. Он приглаживает волосы, потом вдруг произносит:
— Помнишь, как мы впервые встретились?
— Это когда стервятники... — начинаю я, но он перебивает:
— Нет-нет! — Он качает головой. — До того. На собрании АБД.
Я киваю. Странно думать, что парень, которого я увидела в тот день, — дитя с плаката, призывающего к борьбе с делирией, воплощение правильности, - имеет какое-то отношение к парню, идущему сейчас рядом со мной, со спадающими на лицо спутанными прядями, с лицом, раскрасневшимся от холода.
Это всегда изумляет меня — что люди каждый день новые. Что они постоянно изменяются. Их постоянно нужно открывать заново, и им самим нужно себя заново открывать.
— Ты забыла перчатку. Вернулась и застала меня, когда я смотрел фотографии...
— Я помню, — отзываюсь я. — Кадры аэрофотосъемки, да? Ты мне тогда сказал, что выискиваешь лагеря заразных.
Джулиан качает головой.
— Я соврал. Я просто... просто мне нравилось смотреть на эти просторы. На эти места. Но мне и в голову никогда не приходило - даже когда я мечтал о Диких землях и неогороженных местах, — я никогда не думал, что на самом деле все может быть вот так вот.
Я беру его за руку и пожимаю ее.
— Я знала, что ты врешь.
Сегодня глаза Джулиана совершенно голубые — летний такой цвет. Иногда они делаются серо-грозовыми, как океан на рассвете. А иногда — светлыми-светлыми, как небо в час зари. Я уже знаю все оттенки. Джулиан проводит пальцем по моему подбородку.
— Лина...
Он так внимательно смотрит на меня, что я начинаю тревожиться.
— Что случилось? — спрашиваю я, стараясь говорить беззаботно.
— Ничего. — Джулиан берет меня за вторую руку. — Ничего не случилось. Я... я хочу тебе кое-что сказать.
«Не надо», — пытаюсь произнести я, но мир распадается на части от бурления смеха, истерического ощущения, которое всегда возникает у меня перед экзаменами. Джулиан случайно посадил на щеку грязное пятно, и я начинаю хихикать.
— Что такое? — сердится он.
Но, раз начав смеяться, я уже не могу остановиться.
— Грязь, — сообщаю я и касаюсь его щеки. — Выпачкался.
— Лина! — Джулиан произносит это с такой силой, что я, наконец, умолкаю. — Я пытаюсь кое-что тебе сказать, понимаешь?
Несколько мгновений мы стоим, молча, глядя друг на друга. Дикие земли тоже словно застыли. Кажется, будто деревья вокруг затаили дыхание. Я вижу свое отражение в глазах Джулиана — тень, бесплотное очертание. Интересно, какой я кажусь ему?
Джулиан набирает побольше воздуха. А потом выпаливает:
— Я люблю тебя.
Ровно в тот миг, когда у меня вырываете я:
— Не надо, не говори!
Еще одно мгновение тишины. Джулиан, кажется, потрясен.
— Что? — переспрашивает он, в конце концов.
Мне хочется взять свои слова обратно. Мне хочется, чтобы я могла сказать: «И я тебя». Но эти слова заперты у меня в груди, словно в клетке.
— Джулиан, ты же знаешь, как ты мне дорог.
Я протягиваю к нему руку, но он отстраняется.
— Не надо.
Он отводит взгляд. Между нами повисает молчание. С каждой минутой становится все темнее. Воздух сереет, как будто кто-то принялся размазывать рисунок, сделанный углем.
— Это из-за него, да? — наконец произносят Джулиан, снова взглянув на меня. — Из-за Алекса?
Я и не думала, что Джулиан знает его имя.
— Нет, — с излишним напором произношу я. — Не из-за него. Между нами больше ничего нет.
Джулиан качает головой. Я понимаю, что он мне не верит.
— Пожалуйста, — произношу я и снова протягиваю руку. На этот раз Джулиан позволяет мне коснуться его щеки. Я приподнимаюсь на цыпочки и целую его.
Он не отстраняется, но и не целует меня в ответ.
— Просто дай мне время.
В конце концов, он сдается. Я беру его руки и кладу себе на талию. Он целует меня в нос, потом в лоб, а потом прокладывает губами путь к моему уху.
— Я не знал, что это будет так, — шепчет Джулиан. А потом добавляет: — Мне страшно.
Я чувствую сквозь слои одежды, как бьется его сердце. Я не знаю, о чем именно он говорит — о Диких землях, о побеге, о том, чтобы быть рядом со мной, о любви к кому-то, — но я крепко обнимаю его и кладу голову ему на грудь.
— Я знаю, — отзываюсь я. — Мне тоже страшно.
Потом издалека доносится голос Рэйвен:
— Жратва готова! Ешьте или не достанется!
Ее голос спугивает стайку птиц. Они с криками срываются и взлетают. Поднимается ветер, и Дикие земли снова наполняются шорохом, скрипом, шмыганьем — непрерывным бессмысленным гомоном.
— Идем, — говорю я и веду Джулиана обратно к мертвому дому.
Хана
Взрывы, раскалывающие небо. Один, потом другой. Потом десяток, треск выстрелов, дым, вспышки и разноцветные всплески на бледно-голубом вечернем небе.
Когда над террасой расцветает последний фейерверк, все аплодируют. У меня звенит в ушах, а от дыма жжет в носу, но я тоже хлопаю.
Отныне Фред официально является мэром Портленда.
— Хана! — Фред, улыбаясь, направляется ко мне. Вокруг сверкают вспышки камер. Во время фейерверка, когда все хлынули на террасы клуба «Харбрр гольф энд кантри», нас разнесло в разные стороны. Теперь он берет меня за руки.
— Поздравляю, — говорю я. Новые вспышки камер — щелк, щелк, щелк — словно еще один, миниатюрный, залп фейерверков. Каждый раз я моргаю и вижу переливы цвета на изнанке век. — Я очень рада за тебя.
