И тут мужчина заговорил:
— Тебе, Каретникова, велено было привезти аграф. А ты чего? Приехала и фисиастирион тут нам изображаешь? Невинную жертву, так сказать.
— Какую жертву?
— Кончай кобениться. Давай аграф! В твоей сумке его нет. Значит, на тебе. Давай!
— Меня ноги не держат после вашего снотворного. И холодно очень! — выпалила Ринка.
— Тебе, Каретникова, отдыха на Гавайях никто и не обещал. А холодно — так заходи сюда! — И мужчина подтолкнул её к другой двери подвала.
Туда вело несколько ступенек. И, войдя, Рина с облегчением увидела дневной свет. Это был полуподвал, под потолком которого виднелось крошечное оконце.
— Ну, будем беседовать, Каретникова! — подытожил мужчина. — Давай аграф, потом перекинемся парой-тройкой слов, и тебя вместе с мамашей отправят обратно в город.
Ринка вдруг поняла: этот мужчина разговаривает как типичный школьный учитель. Однако такой строй речи даётся ему уже нелегко. Теперь он привык к другой речи, более культурной, когда собеседникам уже не тыкают, а называют на «вы». Значит, он бывший учитель, решивший вспомнить прежнее общение с хулиганами-учениками. Интересно, кто он теперь? Завотделом в учреждении культуры, или педагог в институте, или… издатель? Почему вспомнился издатель? Потому что всё время вокруг вертится Орлов. Невидимый, но существующий, даже заплативший огромные деньги за перевод пары страниц. Вот только прочтя их, Катенька умерла, бедняжка. Но голос? Ринка же слышала голос Орлова. Нет, это точно не Орлов. У того голос простого обаятельного дядьки. А это красивый голос человека себе на уме, знающего свои возможности. И ещё Катенька говорила, что Орлов — импозантный высокий мужчина. Этот же, может, и станет импозантным в хорошем костюме, а не в этом потрёпанном, но высоким ему уж точно не стать, даже если он залезет на котурны.
— Ну давай, Каретникова, колись! — шутканул её тюремщик, старательно подделываясь под учителя-недоучку. — Где там у тебя аграф спрятан? В кармане аль на поясе? Али… — мужик хихикнул, — в лифчике? Вы, бабы, всё в лифчик суёте! — И мужчина протянул руку.
Ринка отскочила. И в этот миг зазвонил телефон.
— Вот чёрт! — выругался тюремщик, но на кнопку приёма нажал. — Слушаю! Да, я! Я сто лет Гера и тебя слушаю!
Ринка неприметно вздохнула. Значит, этот тип — Гера. Редкое имя. Хотя так могут звать и Георгия, и Германа, и ещё многих.
— Что? Повтори ещё раз! — выдохнул тюремщик.
А дальше Рина увидела, как мгновенно может побледнеть человек, даже если его лицо закрыто маской. Масочка же оставляла открытыми кое-какие участки лица. Узнать — невозможно, но понять, что человек ошарашен известием до предела, — можно вполне.
Тюремщик вдруг заговорил, не опасаясь, что Рина слушает его разговор:
— Спокойно, Лёха! Какой ещё фисиастирион к чёрту? Слушай меня! Всё будет хорошо! Поднеси телефон к солнечному сплетению и держи там! А ты, — он схватил девушку за руку, — передай ему свою Силу! Очисти от яда!
— Но я не умею! — пискнула Рина.
— Тогда повторяй за мной!
И он начал говорить нечто несусветное. Рина не понимала ни слова. И в это время его телефон отключился. Кончилась зарядка? Мужчина чертыхнулся, на секунду замер, потом подскочил к самодельному стенному шкафу и, выхватив оттуда Ринкину сумку, начал торопливо рыться в ней.
— Вот! — Он вытащил Ринкин мобильник, набрал номер и прижал телефон к её рту: — Повторяй, или башку сверну! Быстро!
И Рина дрожащим голосом начала повторять. Это были не слова, а просто какой-то набор созвучий, слогов. И только чуть не через каждое «предложение» звучало понятное Ринке: «Я — Рина!»
То ли от непривычного набора звуков, то ли от испуга у Ринки вдруг что-то щёлкнуло в голове. Глаза заволокло зеленью, из которой к Ринке протянулся жёлто-оранжево-алый След — то ли паутинка, то ли проводок. Машинально Рина мысленно ухватила его и…
Почти чёрное лицо Доминика с запавшими глазами глядело прямо на неё.
— Где ты? — прозвучал голос.
Ещё один поиск. Ещё одна угроза. Но ведь лучше он, чем ЭТОТ. Рина судорожно вздохнула. Видение пропало. Но След — тёплый, прочный — остался где-то в голове. На макушке — там, где, как учила её когда-то бабушка, раскрывается чакра Кундалини.
— Что замолчала?! — рявкнул тюремщик.
И Рина вдруг поняла, что надо сделать.
— Мои слова не проходят к вашему другу, — твёрдо проговорила она. — Он не чувствует, где я. Скажите адрес.
— Ещё чего!
— Хотя бы ориентиры, чтобы он понял.
— Ладно. Говори ему: дом Беллы Шишловской.
И Рина снова заговорила в трубку, повторяя подсказки тюремщика. Ещё предложение. Ещё. Всё! Конец.
Мужчина поднёс мобильник к своему уху и спросил у собеседника:
— Ну как, подействовало?
Видно, да. Потому что он ещё пару минут слушал «умирающего», переставшего умирать после общения с Риной. Тюремщик обернулся к девушке и даже наградил неким подобием улыбки.
— И что теперь? — хмуро поинтересовалась Рина.
Она прислонилась к холодной стене подвала. Ей было не по себе. Заклинание выбрало из неё почти все силы.
Тюремщик понял это.
— Тебе надо поспать! — И он втащил девушку в комнату к матери.
Ветка кинулась к ним:
— Ну что, мы можем уже идти?! Я слышала, вы что-то говорили.
— Отстань! — Тюремщик смахнул её, как муху.
Ветка испуганно отскочила и обиженно уставилась на него:
— Она не отдала брошку?
— Отстань! — снова рявкнул мужчина. — Она должна поспать. — И он аккуратно, почти бережно уложил Ринку на топчан.
Поднявшись наверх, он стал думать о чудовищном случае с ядом. Что бы там ни было, он был благодарен этой девчонке. Дурачок Лёха чуть не отправил сам себя на тот свет. А всё потому, что легкомыслен во всём. Порхает по жизни. Одни бабы на уме. И всё гордится — кого женщины любят, тот беды не знает. Зато вот Герка беды с ним хлебнул. Утром этот порхающий хмырь не смог так сбить картины в гостинице, чтобы точно попасть в лежащих Ринку и Глеба. Теперь вот вместо Глеба вколол яд себе. Это с каких пьяных глаз такое учудить можно?! И ведь от этого яда никто уже не смог бы Лёху спасти. Только девчонка со своей Силой, о которой она, кажется, и сама не знает. Не сказала бабка-то. Ну, Варвара, намудрила! Все женщины идиотки! И как только Лёха может с ними связываться?
Ладно, сейчас пусть Ринка поднаберётся сил. Попозже, через пару часиков, он узнает, где аграф. Но если действительно Варька не сказала ни дочке, ни внучке, тогда надежда только на то, что сам Дракон найдёт аграф. Ну а Дракона этого найдёт Глеб. Получается даже хорошо, что Лёха не сумел его отравить. Ничего не скажешь — живучий эмпат оказался. И это можно использовать — повернуть в свою пользу.
