– Не знаю. Держали нас взаперти, хозяев не видели, зато учили хорошо.
– Ты оттуда язык знаешь?
– Я много что знаю. Нас учили не только турецкому, но и латыни, греческому, фарси… Истории, стихосложению, музыке, читали Коран, учили вышивать красиво, петь, танцевать, учили за больными ухаживать, массаж делать… и еще…
Она не стала говорить, что учили доставлять наслаждение мужчине, подумала, что плохо научили, если с первым же мужчиной, который ее коснулся, ничего не применила, только трепетала от ужаса и возбуждения. Что, если бы и у султана так же? Настя даже головой мотнула, отгоняя эту мысль: ей вовсе не хотелось к старому султану на ложе!
– Мужчин услаждать? – и без слов догадалась Фатима.
– Да, только я плохо этому училась.
– А надо, потому что у вас может случиться всего одна ночь с Повелителем. Если во время нее не понравитесь, то до конца века вот так, как я, сидеть будете.
– А ты кем была?
– Я была одалиской у султана Селима еще до того, как он султаном стал. Ох и жестокий был человек! Однажды к нему на ложе попала, угодить не смогла, больше звать не стал. По чести сказать, он никого не звал, даже свою жену Хафсу, нынешнюю валиде-султан, – Фатима понизила голос до шепота.
Настя вдруг сообразила:
– А сколько лет валиде-султан?!
– Никогда не считай чужие годы, тем более у женщин!
– А султану Сулейману?
– Повелителю двадцать пять только что исполнилось, вы ему к дню рождения подарены. Но его нельзя называть по имени, надо говорить Повелитель. Запомнила?
– Сулейман молод?
– Тьфу ты! Вроде сообразительная, а бестолковая. Сказано же: Повелитель! Повелитель, понимаешь, а не… Сама с тобой назовешь, как нельзя.
Настя с удовольствием засмеялась, но тут же замолчала. Султан молод…
– А кто всегда рядом с сул… с Повелителем?
– Валиде-султан… Махидевран, она любимая кадина, правда, не она первая сына родила.
– Сколько же у Повелителя жен и детей? – это уже Гюль. Насте хотелось спросить совсем другое, но она промолчала, боясь, что неосторожным интересом выдаст себя.
– Четыре сына, три постарше от старших жен, а четвертый, маленький, от любимой Махидевран.
– От этой толстухи?!
– Тьфу ты! Да придержи язык! Тебя следовало не Хуррем назвать, а Болтливой. – Фатима снова понизила голос до шепота и добавила: – Она не всегда такой была. Как сына родила, так толстеть начала. Но Повелитель ее все равно любит. И шах-заде Мустафу тоже.
– Шах-заде это кто?
– Гюль, это принц, сын султанский.
– Да, старшему шах-заде Махмуду, рожденному Фюлане-хатун, уже восемь, второму – Мураду – семь, еще Махмуду – шесть, они рождены Гульфем Султан, и младшему Мустафе, сыну Махидевран, еще пять. Но он самый любимый у Повелителя.
– Все от жен, не от наложниц?
Фатима строго посмотрела на интересовавшуюся Гюль:
– Знать бы должна, что если наложница сына родит, то женой стать может. Гульфем была наложницей, стала кума-хатун, второй женой.
– А где первая, Фюлане?
– В Кафе осталась. А может, уже и померла, не знаю.
– Так теперь первая жена Гульфем?
– Нет, баш-катун, первая жена Махидевран, потому что любимая. Повелитель может не по старшинству любого из шах-заде наследником сделать, а его мать баш-катун станет.
Настя тихо пробурчала:
– Баш-катун, маш-катун… ну их всех к черту!
– Что ты там бормочешь?
– Домой хочу!
– А ты где?
– К себе домой, понимаешь?
– И-и… забудь, твой дом теперь здесь, отсюда никуда не уходят, разве что в мешке в Босфор.
– В каком мешке?
– Неугодных одалисок сажают в мешок, бросают туда дикую кошку или ядовитую змею, завязывают и кидают в море. Зато послушным здесь хорошо…
– Чем же?
– Одевают, украшения дарят, кормят хорошо, работать не заставляют…
– Учат?
– Чему?
– Ну, читать, поэзии, философии…
– Чему?!
– Философии. Это когда рассуждают о мире.
Фатима и Гюль смотрели на Настю так, словно она только что свалилась с луны, хотя той на небе еще не было. Девушка поняла, что они понятия не имеют о философии. А султан? Интересно, а зачем ее тогда учили?
– Нас в Кафе многому учили, чтобы мы могли с образованными людьми не только ложе делить, но и поговорить тоже. Хотите, стихи персидские или арабские почитаю? Или турецкого улема Ахмед-паши?
– Откуда ты про Ахмед-пашу знаешь?
– Говорю же: учили. Слушайте:
Кто зеркало тебе вручил такой пригожей?
Любуешься собой, меня забыв, похоже!
Терзаешь грудь мою сильней любого рока.
Аллах, кто сотворил тебя такой жестокой?!
Поймала всех вокруг походкой плавной в сети,
Пройдешь – не усидят и муфтии в мечети!
И столько жарких стрел метать в меня не надо,
Давно я был сражен одним лишь метким взглядом.
Я сердце растерзал давно своей любовью,
Чтоб руки ты могла омыть моею кровью.
Слушали не только Гюль и Фатима, но и наложницы вокруг. В садике установилась такая тишина, что, казалось, муха пролетит – услышат.
Кто-то попросил:
– А еще почитай?
Но она не успела, позвали ужинать. Девушки расходились с заметным неудовольствием, перешептываясь, что появилась необычная новенькая: стихи читает, как заправский чтец.
Настя не заметила, как внимательно приглядывалась к ней Фатима, а когда девушки ушли кушать, тихонько скользнула в сторону покоев валиде-султан. Старую рабыню туда пустили. Почему Хафса не забыла ту, что была наложницей ее мужа в давние времена? Возможно…
Кормили куда лучше, чем в Кафе. За низеньким столиком вместе с ними оказались еще четыре девушки. Одна из них, самая рослая и уверенная в себе, тут же поинтересовалась:
– Тебя как зовут?
Насте почему-то совсем не захотелось, чтобы под сводами этого дворца звучало ее настоящее имя, она назвалась тем, что дали в Кафе:
– Роксолана.
– Русская, значит… А я из Венеции, Мирана. А ты кто?
Гюль заметно смутилась:
– Я Гюль.
– Откуда?
– Черкешенка.
– А… здесь таких любят, но у тебя ничего не получится.
– Почему?
– Махидевран черкешенка, она соперницы не потерпит.
