Зря я торопился, зря ударялся крыльями о борта и стены
тесного трюма. Мои утешения и соболезнования запоздали. Залетев в трюм, я
увидел, что девочка лежит под лестницей. Должно быть, хотела подняться на
палубу, оступилась и скатилась вниз.
Я ужасно испугался. Лестница, ведущая на квартердек,
невысокая, но крутая. Упав с неё, можно сильно расшибиться.
Но Летиция была цела. Она просто лишилась чувств, не
выдержала потрясения. Душевные и физические силы её оставили.
Помочь я не мог. Лишь обмахивал крылом её бледное личико и
горестно вздыхал. Может, и к лучшему, что сознание на время покинуло мою
питомицу, думал я.
В трюме было темно. Несколько раз кто-то прошёл мимо, не
заметив нас. Я даже не взглянул, кто это.
Звучали голоса. Кто-то ругался (кажется, Дезэссар), звякало
железо. Мне ни до чего не было дела.
Я страдал из-за того, что лишён дара слова. О, если б я мог
поделиться с Летицией уроком, который на прощание преподал мне Учитель!
Когда Он объявил нам, своим ученикам, что уходит, все наши
от ужаса лишились чувств: заяц впал в оцепенение, лисица повалилась лапами
кверху, змей уснул. Лишь один я сохранил рассудок — но не присутствие духа. Я
молил, стенал, драл из себя перья и вздымал крыльями тучи пыли.
— Какой удар судьбы, какое несчастье! — причитал я. — Без
Тебя, Учитель, мы все пропадём!
И Он сказал мне безмолвно: «Не бывает никаких ударов судьбы
и несчастий. Всё это глупости выдуманные слабаками для оправдания своей
никчёмности. Пропáсть может лишь тот, кто согласен пропасть. Для верно
устроенной души всякое событие — ступенька, чтоб подняться выше и стать
сильнее. Горестное событие — тем более».
Тогда я Его не понял. Но прошли годы, я стал мудрее и теперь
знаю: если со мной стряслась какая-нибудь беда, надо, едва пройдёт первая боль,
встряхнуться и сказать себе: «Зачем это со мной произошло? Ради какой пользы и
какого блага? Что здесь такого, от чего моя душа станет выше и сильнее?»
Ещё не было случая, чтоб, подумав, я не нашёл ответа.
Прошло немало времени, прежде чем Летиция очнулась. Никто её
так и не обнаружил — одна половина команды всё ещё не протрезвела, другая пока
не вернулась с берега.
Девочка открыла глаза, и они вмиг наполнились слезами.
Я расправил крылья и повернулся в профиль. Сей гордой позой
я хотел призвать мою питомицу к стойкости и мужеству. В этом мире надо быть
сильным и не сдаваться. Всякое поражение для сильной души становится победой;
всякая утрата — обретением.
Увы, в эту страшную минуту Летиция нуждалась не во мне.
Не обратив никакого внимания на мою пантомиму, девочка
поднялась на ноги и бросилась к своей каюте, словно там её ждало спасение. Я
запрыгал вслед.
Но в каморке было пусто.
— Боже, где он? — ахнула она.
И, увидев в дальнем конце кубрика одного из дневальных,
громко повторила вопрос:
— Где он?
— Кто, отец Астольф? С час как отправился на берег.
— Нет, пленник!
— Капитан велел запереть его в трос-камеру.
Трос-камерой называется помещение для хранения запасных
канатов, оно находится в дальнем конце трюма. По совместительству трос-камера
используется как карцер для проштрафившихся членов команды. Там нет окон, а
дверь всегда на запоре, чтоб крысы не испортили пеньку.
— Что-о?!
Лучшее средство от горя — ярость. Летиция, которая минуту
назад едва переставляла ноги от слабости, вызванной обмороком, тигрицей
пробежала через весь трюм.
Перед дверью корабельной тюрьмы дежурил вооружённый матрос —
некто Ёрш. Он и по нраву был таков: вечно ко всем цепляется, с кем-то враждует,
на кого-то орёт. На берег Ерша не пустили в наказание за драку, и от этого
настроение у скандалиста было ещё хуже, чем обычно.
— Куда? — грубо сказал он, перегораживая доктору дорогу. — Велено
никого не пускать.
В другое время и в другом расположении духа Летиция
несомненно вступила бы с часовым в объяснения, но сейчас она просто ударила его
кулаком в зубы — с совсем не девичьей силой. Ёрш отлетел в сторону, а она
отодвинула засов, вошла в карцер и захлопнула за собой дверь. Я еле успел
шмыгнуть следом.
Лорд Руперт полулежал на канатах, его руки были скованы
кандалами. При виде Летиции он попытался подняться, но она его удержала.
— Не двигайтесь! Вы слишком слабы!
— Напротив, я чувствую себя превосходно. — В свете лампы,
покачивавшейся под низким потолком, блеснули зубы. Грей улыбался! — Какое,
оказывается, счастье просто владеть своим телом.
— Но почему вы здесь? И в цепях? Что произошло?
— Ровным счётом ничего. Капитан «Ласточки» пришёл меня
проведать. Я сказал, что беру честное слово обратно. Теперь, когда я вновь могу
двигаться, я сбегу при первой же возможности. Вот он и принял меры
предосторожности. Очень разумный и своевременный шаг. Иначе я мог прыгнуть в
воду через пушечный порт и преспокойно доплыть до берега. По-французски я
говорю прилично, никто в Форт-Рояле не догадался бы, что я англичанин. Но я,
конечно, в любом случае не покинул бы корабль, не поблагодарив вас за всё, что
вы для меня сделали… дорогой доктор.
Дверь распахнулась. На пороге возник Ёрш с перекошенной от
ярости рожей. Понадобилась целая минута, чтоб он очухался от удара.
— Я тебе распорю брюхо, жалкий лекаришка! — вопил часовой,
размазывая кровь. В правой руке у него сверкала обнажённая сабля.
Лорд Руперт вскочил на ноги и огрел буяна цепью по лбу.
Проделал он это очень ловко, будто кот зацапал неосторожную муху когтистой
лапой. О палубу шмякнулось тело, стало тихо.
— Вы чем-то расстроены? — спросил пленник, притворяя дверь.
— У вас заплаканные глаза.
И она с рыданиями, довольно бессвязно, рассказала, что её
обманули, что её отец мёртв и что она теперь одна, совсем одна.
Любой другой мужчина обнял бы плачущую девушку, погладил по
голове, стал бы говорить слова утешения. Но лорд Руперт вёл себя не так.
Очевидно, воспитание не позволяло ему касаться дамы без её соизволения. Слушал
он внимательно, но от соболезнований воздержался. А в конце вообще сказал нечто
странное (и, на мой взгляд, довольно жестокосердное):
— Что ж, одна так одна. Теперь вы начнёте жить собственной
жизнью.
