Оглядевшись и поняв положение дел, старик сказал:
— Вы достаточно повоевали, милорд. Не валяйте дурака. Надо
спускать флаг.
— Мой флаг? — удивился Грей и рассмеялся, словно услышал
хорошую шутку.
— Вы что, не видите, чёрт бы вас побрал?!
Палец Аткинса показал куда-то в сторону.
По деревянным ступенькам, ведшим вниз, к пороховому погребу,
стекала вязкая огненная змея.
— Велите всем спуститься с мачт, милорд! Пусть тушат огонь
брезентом, иначе мы взлетим на воздух! Нам самим с этой стороны не подобраться,
мы отрезаны!
Капитан крикнул матросам:
— Оставаться на местах! Когда махну рукой, брасопь реи! А
вы, Аткинс, лучше помогите мне со штурвалом. Скоро нам понадобится резкий
поворот.
Заламывая руки, суперкарго завопил:
— Господи, вразуми этого идиота! Через минуту будет поздно!
Там же крюйт-камера!
— Успокойтесь, Аткинс. Или вы думаете, я не знаю, где на
корабле что находится?
Тут мне сделался ясен самоубийственный план капитана. Ясно
стало и то, что никакая сила лорда Руперта не остановит.
Суперкарго опустился на колени и начал молиться. Матросы на
реях следили за поднятой рукой своего командира, не ведая, что их смертный час
близок.
Я ничем не мог помочь ни этим бедным людям, ни безумцу, для
которого самоуважение было дороже жизни. Погибать вместе с ними я не хотел. Не
страх, но чувство долга звало меня к моей питомице.
Захлёбываясь плачем, я взлетел над «Русалкой» — и вновь
спустился, не в силах расстаться с Рупертом Греем. Я сел на брам-рее. Подо мной
тлели паруса, становясь из алых чёрными.
К нам приближалась развороченная, уродливая громада
линейного корабля. Весь форкасл был облеплен вооружёнными людьми. Их свирепые
лица говорили: пощады никому не будет. Мрачен был и адмирал, снова замаячивший
на мостике. Он больше не изображал галантность. Верно, предвидел объяснения с
начальством из-за тяжких, ничем не оправданных потерь.
Сотни жизней уже оборвались, истреблённые свинцом, огнём и
водой; в море продолжали гибнуть несчастные. Но ненасытному року этих жертв не
хватило. Главное пиршество Смерти было впереди!
Лорд Руперт выпустил из-под рубашки медальон на золотой
цепочке, поцеловал его и махнул рукой.
Матросы взялись за канаты, а капитан и смирившийся со своей
участью суперкарго навалились на штурвал.
«Русалка» взяла поправку курса. Теперь она летела прямо на
«Консепсьон».
Оглушительно захрустело дерево — это столкнулись корабли. От
толчка я слетел с рея и замахал крыльями.
С испанца летели верёвки с абордажными крюками, чтобы
покрепче прицепить к себе фрегат. Бедные дураки, если б они знали…
Первые храбрецы с воплем посыпались на палубу «Русалки»,
добежали до середины судна и остановились. От квартердека их отделяла зона
огня.
— Капитана живьём! — донёсся громовой голос испанского
адмирала.
Я увидел, что лорд Руперт смеётся. Он оставил штурвал и
просто стоял, скрестив руки на груди. Белая батистовая рубашка расстёгнута на
груди, ветер шевелит каштановые волосы на лбу.
Как же красив этот человек!
Я спустился ниже, не думая об опасности, хотя горящая смесь
наверняка уже проникла в крюйт-камеру.
— Прощайте, милорд, — услышал я грустный голос суперкарго. —
Какая жалость, что вы безбожник. Это значит, что на том свете нам с вами не
свиде…
Тут мир сжался в упругий ком и лопнул, разлетевшись
миллионом огненных брызг. Меня подбросило вверх, очень высоко — туда, где
наливалось тёмной синевой вечереющее небо.
Глава 14
Пленник
Меня не оглушило, не опалило крылья, иначе я бы упал в море
и погиб. Спасся я благодаря тому, что вешу неполных четыре фунта — взрывная
волна просто подбросила меня, как пушинку, высоко-превысоко.
Я увидел сверху обломки двух кораблей, увидел волны, сплошь
в кусках дерева и чёрных точках человеческих голов. Если б я умел, то зарыдал
бы. А так — просто закричал.
Меня неудержимо влекло к месту трагедии.
Я перевернулся, сложил крылья и устремился вниз.
Не буду описывать, что я там увидел. Для этого я слишком
люблю людей и слишком неравнодушен к их страданиям. Скажу лишь одно:
единственным облегчением для меня было то, что среди уцелевших Руперта Грея я
не обнаружил. Должно быть, он погиб мгновенно. Его противнику, испанскому
адмиралу, повезло меньше. Контуженный и обожжённый, он отчаянно плыл саженками
в сторону берега; его надменное горбоносое лицо было искажено ужасом — а сзади
сеньора настигали две акулы, уже перевернувшиеся брюхом кверху для атаки.
Я сделал дугу в воздухе, снова взмыл вверх и полетел прочь
от этого месива. Моё сердце рвалось на части. Из многих сотен жизней, так
страшно оборванных судьбой, я горевал только об одной.
Сколько времени пробыл я с капитаном «Русалки»? Самое
большее — полчаса. Но у меня было ощущение, что я знал его долгие годы и что от
меня оторвали бесконечно ценный кусок бытия. Да что я! Весь мир будто померк и
утратил один из самых прекрасных своих оттенков. Таково уж свойство истинно
красивых людей: стоит им исчезнуть, и вселенная тускнеет.
Какое несчастье, какой удар, какая невозвратимая утрата,
причитал я, летя к острову. А потом взял себя в руки, призвав на помощь мою
вечную утешительницу философию.
Краткое знакомство с капитаном Греем безусловно обогатило
меня. Это не утрата, а, наоборот, дар судьбы. Ещё один важный урок, преподанный
мне жизнью.
Несущественно, из-за чего ты решаешь стоять до конца. Пусть
из-за ерунды вроде нежелания спустить раскрашенную тряпку на флагштоке. «Всегда
оставайся собой и никогда не сдавайся — вот главный закон жизни», — сказал мне
на прощанье лорд Руперт. Не имеет значения, что сказано это было без слов. Я
понял.
Когда, подчинившись воле и разуму, мой взгляд прояснился, я
был уже вблизи от берега. И увидел, что пока я воевал, Летиция времени не
теряла. Не знаю. Как ей удалось убедить Дезэссара, но он всё-таки спустил на
воду обе лодки, и теперь они как раз выгребали из бухты, чтобы подобрать
немногих ещё державшихся на воде.
