Ветер дул неровно, спадая и вновь набирая силу. Паруса
обвисали, надувались, снова обвисали. От этого исполнявшееся внизу па-де-труа
обретало рваный ритм, который, впрочем, вполне соответствовал музыке — гулкому,
отрывистому речитативу пушек.
Флагман испанцев вовсю палил из носовых орудий. «Русалка»
по-прежнему не отвечала. Хоть я не ястреб и не сокол, но передвигаюсь по
воздуху гораздо быстрее самого ходкого парусника. Мне хватило минуты, чтобы
долететь до алого фрегата. Я сделал круг над мачтами, высматривая капитана, и
увидел его там, где ожидал — на мостике, рядом со штурвалом.
Человек, с коротко остриженными каштановыми волосами стоял,
широко расставив ноги и сложив руки на груди. Он был в белой рубашке и парчовом
жилете, но без камзола — готовился облачиться в сверкающую позолотой кирасу,
которую держал наготове слуга-негр. На перилах лежал ребристый шлем с плюмажем.
Капитан показался мне великаном. Но, спустившись ниже, я
понял, что ошибся. Причин было две: очень прямая осанка, при какой человек
кажется выше ростом, и слуга — он оказался не негром, а негритёнком. На самом
деле хозяин «Русалки» оказался невысок. Ещё я увидел, что он довольно молод и
чрезвычайно, прямо-таки редкостно хорош собой.
Я неоригинален — люблю красивых людей. На свете их таких,
по-настоящему красивых, совсем немного. Но они существуют, и на них держится
весь мир, хотя сами они о том, конечно, и не подозревают — иначе они не были бы
такими красивыми. Вы ведь поняли, что под «настоящей красотой» я имею в виду
вовсе не правильность черт. Самые красивые представители человеческого рода
часто бывают внешне нехороши собой (взять хотя бы бедняжку Летицию). Но капитан
«Русалки» и на вид был писанный красавец.
Невыносимо захотелось подсмотреть ему в душу, пока испанские
ядра не искромсали и не убили этот прекрасный образчик человечества.
Любопытство подвигло меня на рискованный поступок. Я сложил
крылья, упал вниз и сел капитану на плечо.
Он не дёрнулся, как поступил бы всякий другой, а лишь
повернул голову и с удивлением воззрился на меня своими яркими глазами
необычного цвета.
— Откуда ты взялся, парень? На островах такие не водятся.
Наверное, залетел с испанца? — сказал он по-английски и весело крикнул. — Эй,
ребята, у нас перебежчик! Почуял, что победа за нами!
Рулевой с помощником попробовали выдавить улыбку, но у них
не вышло. Оба были смертельно бледны. Линейный корабль надвигался на нас,
похожий на снежную гору.
Капитан погладил меня по спине и засмеялся, блеснув зубами.
— Это добрый знак! Поворот на полрумба! Мистер Пимпль,
заплетайте!
Неужто ему ни капельки не страшно? Или он до такой степени
владеет своими чувствами?
Сейчас мы эту загадку разгадаем.
Я перевернулся хвостом вперёд, сполз по рубашке, вонзив
когти в грудь красавца, а клювом как можно деликатней ударил его в висок.
Только бы он меня не сбросил, только дал бы замкнуть
магическую дугу «нидзи»!
Кровь у капитана была горячая, сильно пульсирующая. Сердце
билось часто, но ровно.
Непередаваемое ощущение, возникающее от мгновенного слияния
двух душ, обожгло меня — в сто раз горячей, чем глоток самого крепкого рома.
Капитан не отшвырнул меня, не вскрикнул, а только рассмеялся
и придержал, чтоб я не сполз ниже.
— Так ты не перебежчик? Ты прилетел взять меня на абордаж?
Сейчас срублю тебе башку с плеч!
Но я уже знал, что ничего дурного он мне не сделает. Руперт
Грей не может причинить зла тому, кто меньше и слабее его.
Я теперь всё про него знал. Я прочёл книгу его жизни с
первой до последней строчки.
Ах, что это была за книга! В жизни не читал ничего более
необычного и увлекательного!
Глава 13
Алые паруса
Этого человека, как я уже сказал, звали Руперт Грей, но
полное его имя было чуть не вдесятеро длиннее, отягощённое титулами и
названиями поместий.
Водится на море редкая птица, именуемая
«джентльмен-мореплаватель». Появилась она сравнительно недавно и впрыснула
струйку свежей крови в мир, прежде населённый всего тремя особями: торговцами,
вояками да пиратами. Джентльмен-мореплаватель обычно — богатый бездельник,
которому прискучили удовольствия сухопутной жизни и который жаждет новых
впечатлений и острых переживаний. Плавают они не для выгоды, а из любопытства.
Лучшим из них свойственна любознательность и даже любовь к наукам. Они не
только изучают пороки, процветающие в разных частях света, но подчас собирают
гербарии диковинных растений или описывают неизвестных в Старом Свете животных.
Я всегда полагал, что избыточность средств и свободного
времени вкупе с пытливым умом принесут человечеству больше пользы, чем любой
свод законов или строительство мануфактур. Мою правоту подтверждает пример
античных мужей, мудрейшие из которых только и делали, что философствовали, не
поднимаясь с пиршественного ложа. Новые времена оснастили ложе парусами, так
что стало возможно с комфортом странствовать по всему свету.
Верней, однако, было бы назвать Руперта Грея
«лордом-мореплавателем», ибо по рождению он стоял много выше обычного
джентльмена. Из представителей высшей аристократии последних столетий, пожалуй,
лишь португальский принц Генрих Мореплаватель мог бы посоперничать с лордом
Греем в одержимости океаном. Но Генрих, кажется, никогда не покидал суши и
любил море, так сказать, платонической любовью. Руперт же почти не ступал на
землю.
Судьба готовила юноше совсем иное поприще. Старший сын
герцога, ведущего свой род от свирепых англов, что высадились на британских
островах тысячу лет назад, Руперт прямо с колыбели начал делать придворную
карьеру и, верно, ещё в молодости достиг бы звучной должности вроде
обер-шталмейстера, гранд-егермейстера или какого-нибудь первого лорда
опочивальни, но на уме у мальчика было только море и ничего кроме моря.
Шестнадцати лет он сбежал из родительского дома. Скрыв имя и
звание, поступил штурманским учеником на корабль, плывущий в далёкую Ост-Индию.
Родителям оставил прощальную записку, но о маршруте не упомянул ни словом,
зная, что отец выслал бы вдогонку целую эскадру. С тех пор ни в Англии, ни в
Европе беглец ни разу не был.
Он прошёл по всем ступеням морской службы — без протекции и
поддержки, на одном упорстве и силе воли. Не огрубел, не оскотинился, как
многие юнцы подобной судьбы, а только окреп и утвердился в любви к морю. В
двадцать пять лет он стал капитаном и о большем не мечтал.
