Во второй половине дня я становлюсь из ученицы учителем.
Водила Дезэссара взад-вперёд по кают-компании, показывая, как кланяются
замужним дамам, юным барышням и пожилым герцогиням. Капитан был в парадном
кафтане, шёлковых чулках и завитом парике, да ещё с тростью. В углу мы поставили
зеркало, отобранное в качестве трофея у несчастного бристольца.
Д. был похож на индюка, с важностью расхаживающего по
птичнику, однако себе он чрезвычайно нравился. За ужином он объявил, что отныне
на «Ласточке» будут соблюдаться правила морского этикета, как положено на
боевом корабле. Господа офицеры должны являться в кают-компанию нарядными, в
париках и при шляпах. «А кому это не по нраву, — грозно предупредил капитан, —
будет столоваться в кубрике с матросами».
Поддержали это начинание Гарри (он и так всегда одевался
щёголем), писец да мичман Проныра. Оба лейтенанта и пушкарь заявили, что
париков отродясь не нашивали, а где жрать «солёную лошадь», им совершенно всё
равно.
Закончилось криком и руганью.
11 марта, суббота
Четырнадцатый день плавания.
Сегодня весь день не до занятий.
Я познакомилась с обратной стороной корсарской профессии.
Утром меня разбудил отчаянный звон колокола и топот ног. Мы
снова заметили корабль. Он вынырнул из рассветного тумана в какой-нибудь миле к
западу. Восходящее солнце обрисовывало в колышущемся воздухе золотистый,
прозрачный силуэт. Дезэссар, полезший на мачту с подзорной трубой, закричал:
«Английский шлюп! Пушек нет — торговец!»
Чтобы подобраться к добыче ближе, мы тоже подняли английский
флаг. Правилами морской войны это не возбраняется. Главное — «предъявить цвета»
(то есть опустить чужой флаг и поднять свой) до первого выстрела, иначе это уже
будет не военная хитрость, а разбой.
Английский торговый шлюп, казалось, не подозревал подвоха.
Он повернулся бортом и спустил почти все паруса. Корабль размером с «Ласточку»
и, судя по контуру, довольно ходкий.
Наш капитан всё время находился на носу, вскарабкавшись чуть
не на самый утлегарь, и неотрывно смотрел в трубу.
Когда до англичанина оставалось три кабельтовых, Д. вдруг
заорал истошным голосом: «Поворот! Поворот! Это ловушка!»
«Смотрите! — закричал и Логан, стоявший на вахте. — У него,
как у нас, порты закрашены!»
Матросы схватились за тросы, рулевые навалились на рукояти
штурвала, и «Ласточка», накренившись набок, стала поворачивать под свежим
бейдевиндом.
Я сначала ничего не поняла. Но потом увидела, как в чёрном
борту вражеского корабля открываются квадратики, и в каждом торчит пушечное
жерло.
Это было такое же корсарское судно, как наше. И прибегло оно
к той же уловке, старой, как самоё охота: волк притворился овечкой.
«Мы будем драться?» — спросила я у Д., бежавшего от носа к
квартердеку. В голове у меня были только колотые, резаные и огнестрельные раны,
до которых мы с моим наставником ещё не добрались.
«Драпать!» — ответил он к моей великой радости, хоть это и
показалось мне странным. В конце концов, британский шлюп (теперь стало ясно,
что он не торговый, а военный) был не мощнее «Ласточки».
Со всех сторон раздались вопли: «Прячься! Сейчас пальнёт!»
Невесть откуда появившийся францисканец сильно дёрнул меня
за руку, так что я свалилась на палубу, а он упал на меня сверху.
Послышался пронзительный свист и треск, будто сотня палок
забарабанила по дереву. Потом воздух качнулся и наполнился грохотом, от
которого заложило уши.
Это шлюп дал по нам бортовой залп. Прицел, на счастье,
оказался высоковат. Кроме дыр в парусах и царапин на мачтах мы лишились одного
из фонарей, да рулевому щепкой проткнуло руку.
Он так жалобно выл, что я сразу позабыла страх и кинулась на
квартердек. Моему воображению рисовались всякие ужасы вроде открытой раны
черепа или разорванной брюшной полости, поэтому, увидев, сколь пустякова
травма, я чуть не расплакалась от облегчения.
Моя Клара, разбуженная пальбой, слетела со своего любимого
салинга и с клёкотом села мне на плечо. Бедная пташка испугалась, что
неудивительно.
[25]
Я успокоила её и сама успокоилась. Когда обрабатывала рану,
руки у меня не дрожали.
Тем временем «Ласточка» очень чисто выполнила разворот.
Британец же, потратив время на неудачный залп, потерял преимущество по ветру и
здорово поотстал.
Началась погоня. Совсем как позавчера, только теперь удирали
мы.
Скорость у нас и у шлюпа была почти одинаковая. Верней сказать,
под ветром мы шли узла на полтора быстрее, зато он проворнее маневрировал и на
галсах подбирался ближе. Когда расстояние сокращалось до пушечного выстрела, мы
обменивались парой-тройкой ядер. Шлюп палил по нам из бакового орудия,
«Ласточка» отвечала из двух пушек, установленных в кают-компании, где теперь
распоряжался Кабан.
По фрегату за весь день ни разу не попали. Удачен ли был
ответный огонь, сказать трудно. Хоть Кабан после каждого выстрела и кричал:
«Есть!», на нашем преследователе это никак не отражалось.
Часа через два я соскучилась наблюдать за морским боем,
который прежде представлялся мне совсем иначе.
Некоторое время провела с Д. на мостике. Капитан рассказал,
что в корсарской жизни баталии случаются крайне редко. В основном приходится
догонять или убегать. Если противники равны по силе, они обыкновенно расходятся
миром, не тратя зря порох. Кровавые сражения происходят при следующих
обстоятельствах: если один из капитанов пьян или глуп; если с той стороны
пираты, от которых не жди пощады; либо же если удирающее судно не желает
сдаваться, рассчитывая продержаться до входа в гавань или до наступления
спасительной темноты. Д. участвовал в двадцати девяти корсарских экспедициях,
но в настоящий бой попадал только дважды, а про абордажи только слышал, но сам
никогда их не видывал.
Вечером я ушла к себе в каюту.
Силуэт шлюпа чернел примерно в полумиле за кормой. Думаю, за
ночь он нас потеряет.
12 марта, воскресенье
Пятнадцатый день плавания.
Как бы не так!
Утром я увидела англичанина на том же расстоянии.
Оказывается, ночь выдалась лунная, и оторваться под её покровом нам не удалось.
