В качестве предметов полезных Летиция отобрала два карманных
пистолета да складной нож.
— Знаешь, Клара, — сказала она, прежде чем запереть крышку,
— вот смотрю я на все эти девичьи глупости, и странное у меня предчувствие —
будто я никогда больше не надену чепца с лентами, фижм или туфелек на высоких
каблуках. А ведь я всё это так ненавидела! Милая моя подружка, я очень
невысокого мнения о женской доле. Но как страшно с нею расставаться, и, быть
может, навсегда. Длинное платье и завитые кудряшки — неплохая защита от
грубого, хищного мира. То, что позволительно даме, нипочём не сойдёт с рук
мужчине. На удар придётся отвечать ударом, а не слезами. И в обморок не
упадёшь…
«Не думаю, чтоб ты часто падала в обморок, когда носила
женскую одежду», — фыркнул я, дёрнув клювом.
— Не смейся надо мной! Могу я немного похныкать хотя бы наедине
с собой?
Ах вот как, «наедине»? Я обиженно отвернулся.
Утром пришли от Лефевра. Забрали деньги, положенные за наём
судна. Серебро, оставшееся от тридцати тысяч, тоже взяли, выдав вексель на
банкирский дом «Сансон», имеющий в Сале специальную контору, которая оказывает
посреднические услуги при выкупе пленников.
Остальные вещи тоже были оставлены на попечение арматора. С
узелком в руке и мною на плече новоиспечённый chirurgien navigan перебрался в
гостиницу попроще, согласно своему скромному положению.
Летиция очень робела, выходя на улицу. Ей казалось, что
первый же встречный её разоблачит. «Господи, зачем я только согласилась», —
шептала она. Я успокоительно пощёлкивал ей в ухо.
И вскоре она воспряла духом. Не благодаря моим увещеваниям,
а из-за того, что никто не обращал на неприметного паренька ни малейшего
внимания. Если и смотрели, то на меня, причём без большого любопытства.
Сен-Мало — город портовый. Тут никого попугаями не удивишь.
Мимо прошёл одноногий моряк, за которым на цепочке ковыляла макака-резус — и то
никто не пялился. Попадались иссиня-чёрные негры, апельсиновые мулаты — обычное
дело. Вот на бородатого московита в меховой шапке, на того кое-кто оглядывался.
С хозяином гостиницы Летиция договаривалась о комнате уже
безо всякой боязни. Она назвалась лекарским учеником Эпином из испанской
Фландрии, старалась говорить побасистей, отчего голос у неё прыгал, в точности
как у юноши в период созревания — даже я с моим острым слухом и взглядом не
заподозрил бы обмана. Если хозяина что и насторожило, так скудость багажа. Но
ливр задатка быстро разрешил эту маленькую проблему.
Теперь нам предстояло испытание посерьёзней — знакомство с
кораблём и экипажем. Лефевр сказал, что, согласно правилам, судовой врач обязан
перед отплытием осмотреть матросов и засвидетельствовать их пригодность к
экспедиции.
Если б я мог говорить, я объяснил бы моей бедной девочке,
заранее трепетавшей от бремени ответственности, что никакой важности в этой
процедуре нет. Капитан не дурак, чтобы брать с собой убогих и больных. Обычно
лекарь — если он вообще есть — просто глядит на матросов, подписывает нужную
бумагу. И дело с концом. Уж мне ли не знать!
Гораздо важнее, как встретят новичка на судне. От первого
впечатления зависит очень многое. Я волновался, как родитель перед экзаменом
своего чада.
Тоже ещё и на корабль надо было посмотреть. У меня глаз
намётанный. Если в посудине есть скрытый изъян или, того хуже, если над ней
сгустилась недобрая карма, я это сразу вижу. Лучше на такое судно не садиться.
Уж я позабочусь о том, чтоб моя питомица не поплыла навстречу собственной
гибели.
Из-за отлива «Л’Ирондель» стоял на якоре посреди бухты; на
борт нас за два су доставил ялик.
Первое впечатление у меня было неплохое. Я люблю лёгкие
фрегаты. На них весело плавать — или, как говорят моряки, — ходить по морям.
Парусным вооружением эти трёхмачтовые резвуны не уступают большим военным
кораблям, но гораздо проворней на резких галсах и замечательно манёвренны.
Пушек на «Ласточке» было не много и не мало, а в самый раз.
Шесть каронад по каждому борту, итого, стало быть, двенадцать. Плюс две
шестифунтовки на корме да одна вертлюжная на баке. Очень толково. Каронады
предназначены для пальбы картечью, потому что корсару надо не топить
противника, а захватывать его с минимальными повреждениями. Сначала лупят
чугунным горохом по парусам, потом для острастки по палубе, а уж после этого,
коли неприятель не спустит флаг — ура, ура, на абордаж! Кормовые пушки нужны,
когда удираешь от слишком сильного врага; из них обычно стреляют книппелями,
сдвоенными ядрами на цепи, чтоб разорвать преследователю такелаж и паруса.
Передняя вертлюжная, то есть вращающаяся пушка, наоборот, очень удобна для
погони.
Водоизмещение?
Я бы сказал, тонн 250–270. С одобрением я отметил щедрые
лиселя и сдвоенные кливера. Меня не удивило бы, если б «Ласточка» ходила при
полном бакштаге на десяти, а то и двенадцати узлах — со скоростью лошади,
рысящей по ровному полю. Одним словом, славная скорлупка.
Первый, кто встретил нас — корабельный пёс, раскормленная
наглая дворняжка, облаявшая меня возмутительнейшим образом. Благоприятное
впечатление от фрегата сразу было испорчено. Терпеть не могу кораблей, на
которых живут собаки, коты или, того хуже, мартышки, разбалованные командой до
полной распущенности! В своё время я немало настрадался от подобных любимчиков
и несколько раз едва не лишился самоё жизни.
Шавка мало того, что устроила мне обструкцию, но ещё и,
потянув носом, сунулась обнюхивать моей питомице штаны. Первый же встреченный
обитатель судна сразу определил истинный пол нового лекаря!
— Брысь! Пошёл вон! — сказала Летиция, встревожено оглядывая
палубу. Но вокруг было пусто. Судя по грохоту, доносящемуся из-под настила,
команда работала в трюме, перекладывала бочки с балластом.
Тогда моя питомица пнула назойливую псину ногой — и тут же
была беспардонно облаяна. Этого уж я не потерпел. Я спланировал над шкафутом и
с разлёту вцепился дворняге когтями в ухо, чтоб научить вежливости. После этого
демарша собака оставила девочку в покое и обратила свой гнев на меня. Я же сел
на фальшборт, от греха подальше, отковырял щепку и плюнул ею в невежу. Всё
равно цивилизованных отношений меж нами не будет.
— Селёдка, ты что разгавкалась? Марш на камбуз, тебя там
ждёт косточка!
По трюмной лесенке поднялся вахтенный начальник, которому
вообще-то даже в порту запрещается отлучаться со шканцев. Очевидно, с
дисциплиной на «Ласточке» дела обстояли не слишком благополучно.
