— А как иначе? На всё воля Божья. Если Господь решит
призвать к Себе вашего батюшку, моей вины в том нет. Если же у вас будут
основания хоть в какой-то степени винить меня или команду в этом несчастье, так
на то есть пункт 19, где предусмотрены жесточайшие штрафные санкции.
Возразить на это было нечего. Летиция прочитала документ ещё
раз и решительно подписала, разбрызгивая чернила. Подписал и арматор.
Сделка была заключена.
— А теперь вернёмся в кабинет. Там уже должен ждать капитан
Дезэссар. Я предчувствую, что объяснение с ним будет нелёгким. Должен
предупредить вас, это человек неотёсанный и грубый, как большинство моряков.
— Дворянин не может быть груб с дамой, — величественно
заметила Летиция.
Я видел, что она очень довольна тем, как вела себя во время
трудных переговоров, завершившихся полным её триумфом. Что ж, я тоже ею
гордился.
— Кто дворянин? Жан-Франсуа? — засмеялся Лефевр. — А, вы,
верно, подумали, что он из тех Дез Эссаров? — Арматор ткнул пальцем вверх, в
потолок. — Нет, фамилия капитана пишется в одно слово. Он не голубых кровей.
Исконный малоанец, просоленная шкура. Начинал юнгой, был матросом, боцманом,
штурманом, подшкипером. Выбился в неплохие капитаны. Жан-Франсуа, конечно,
хотел бы получить дворянский герб, все капитаны об этом мечтают. Но его
величество жалует эту милость лишь за особенно выдающиеся заслуги.
* * *
— Вот наша достопочтенная клиентка, мой дорогой Дезэссар.
Она желала на вас посмотреть.
Со стула нехотя поднялся коренастый, почти квадратный
человек исключительно недворянской внешности. Одет он, положим, был не без
потуги на важность: на кантах и отворотах мятого, в пятнах кафтана тускло
отсвечивали позументы, на тупоносых башмаках сверкали преогромные серебряные
пряжки, а из жилетного кармана, чуть не доставая до пупа, свешивалась толстая
цепочка часов. Но кружева на рубашке были желты, золотое шитьё засалено, чулки
висели складками. Физиономия и подавно не претендовала на изящество. Свирепая
физиономия от ветров и солнца обрела цвет и фактуру наждачной бумаги:
вздёрнутый нос, подобно двуствольному пистолету, целился в собеседника широкими
ноздрями, зато взгляд маленьких глазок для морского волка был каким-то слишком
быстрым, словно ускользающим. Я сразу понял: этот субъект очень и очень себе на
уме. Впрочем, среди капитанов купеческого флота, промышляющих попеременно
торговлей и узаконенным разбоем, такой тип нередок. Возраст Дезэссара, как у
большинства бывалых мореплавателей, точному определению не поддавался. Эта
публика задубевает до густой сизости годам к тридцати и после уже почти не
меняется до шестого десятка. Рискну предположить, что капитан перебрался на мою
сторону сорокалетнего рубежа.
Первое моё впечатление от господина Дезэссара, честно
говоря, было неблагоприятным. Особенно встревожило меня то, что, поднявшись, он
спрятал за спину руки.
Считается, что глаза — замочная скважина души и в них можно
рассмотреть истинную суть человека. Мой опыт этого не подтверждает. Люди тёртые
обычно следят за своим лицом; иные могут глядеть на вас открыто, умильно, а при
случае и подпустить слезу.
У меня другая метода — я определяю нрав и честность по рукам.
Язык жестов не менее красноречив, но мало кто даже из отъявленных хитрецов
заботится его маскировать.
Пользуясь своим положением бессмысленной твари, я перелетел
на шкаф, а оттуда на стол, чтобы рассмотреть руки Дезэссара получше.
— Ваш попугай не нагадит на бумаги? — спросил невежа
арматор, на что я лишь презрительно фыркнул.
Нехороши были руки у капитана. Ох, нехороши!
Во-первых, короткопалые — верное свидетельство низменности
или, в лучшем случае, приземлённости души. Во-вторых, находились в постоянном
движении — цеплялись друг за друга, скрючивались, пощёлкивали суставами.
Этот человек то ли сильно волновался, то ли что-то скрывал.
Мне захотелось заглянуть в его нутро как следует.
Воспользовавшись тем, что он был повёрнут ко мне спиной, я перелетел ему на
плечо, продрал когтем сукно на груди, а клювом прицелился в висок, но Дезэссар
так дёрнулся, что я на нём не удержался. Разведка, увы, не удалась.
— Она у вас бешеная, эта чёртова птица?! — заорал капитан
грубым голосом, схватил со стола свою треуголку и замахнулся на меня.
— Ей не понравилось, что вы не поклонились даме. Это
свидетельствует о плохих манерах, — сухо сказала моя умница, очевидно, с самого
начала решив продемонстрировать, кто здесь главный. — Ко мне, Кларочка. Этот
господин исправится.
— Чёрта с два! Я не паркетный шаркун, чтоб мести по полу
шляпой! Если ваш поганый попугай станет на меня кидаться, я сверну ему шею, не
будь я Жан-Франсуа Дезэссар! — Он так рассердился, что топнул ногой. — Зачем вы
меня вызывали, патрон? Чего на меня смотреть? Я не грот-мачта, не румпель и не
бушприт!
Тоном светской дамы, разговаривающей с конюхом, Летиция
объявила:
— Я хочу видеть, кому вверяю не только свои деньги, но и
свою жизнь. Видите ли, мсье, я плыву с вами.
Реакция капитана была предсказуемой. Разумеется, вначале он
захлопал глазами, потом уставился на арматора, который с унылым видом кивнул.
Ругательства, которыми после этого разразился моряк, я опускаю. Общий смысл
воплей был таков: бабе на «Ласточке» делать нечего, матросы этого не потерпят,
да и сам он, трам-та-ра-рам, скорее проглотит свою подзорную трубу, нежели
согласится на такое.
Летиция ответила не шкиперу, а судовладельцу:
— В таком случае, сударь, вы найдёте мне другого капитана.
Согласно пункту 11 нашего контракта. А понадобится — поменяете всю команду,
согласно пункту 12.
Я одобрил её твёрдость поощрительным возгласом.
— Успокойтесь вы оба, не кричите! — вскинул ладони Лефевр. —
И, ради бога, угомоните вашего попугая, мадемуазель. Без того голова трещит! Я
всё предусмотрел. Согласно недавно утверждённому указу Адмиралтейства, на
корсарском корабле с экипажем более 40 человек обязательно должны быть
священник и морской хирург.
— Кто-кто? — переспросила Летиция, очевидно, не поняв
словосочетания chirurgien navigan.
