– С психикой у нее, пожалуй, нелады, но что она –
убийца… Чтобы сына подставить? Нет, как-то уж слишком глупо. Ты лучше скажи,
что там у нас со свидетелями по смерти младшего Басманова?
– А ничего у нас там со свидетелями нет, Иван Ефремович.
Столько времени прошло, люди уже ничего не помнят, кроме того, что сгорел такой
алкоголик – Сенька Басманов.
– Любопытно мне, – неожиданно заговорил
Михалыч, – а чего он из своей деревни в город подался? Ну, сестра, я
понимаю, – замуж вышла, то-се. А он-то чего? А если переехать хотел, то
почему дом не продал?
– Насчет дома не знаю, а вот что с ним в деревне
случилось, сказать могу, – задумчиво произнес Коломеев. – Степан вот
только второго дня обмолвился – к слову пришлось. У меня, говорит, такое
ощущение, точно призрака увидел, а где – не помню. Вот, наверное, так же и у
Басманова было, только похлеще, потому он и удрал. Там странная история
получилась. Вернулся Басманов в свой дом, прожил около недели, а потом
притопала к его дому эта бабка, Антонина. Походила кругами, руками помахала и
ушла. На следующий день опять явилась. А после этого Сенька вроде как крышей
начал ехать. То призраки ему чудились, то соседей разбудил – пожар ему
примерещился… В общем, не в себе был парень. Думали – пьет, до белой горячки
дожился, но Капица говорит, что не в том дело было. Короче, как ему во второй
раз пожар привиделся, он вещи собрал и на следующий день уехал. Больше его в
Калинове никто не видел.
Наступило молчание. Наконец Михалыч выразил общее мнение:
– Ну и хрень!
– Да, у них там какой-то Бермудский треугольник, в том
Калинове, – поддержал его Артем. – Сплошные загадки. Одного не могу
понять: зачем убийце какие-то стишки понадобилось подбрасывать?
– Ты не забывай, с каким психом имеем дело, –
напомнил Коломеев. – Вторую жертву помнишь? Вот то-то и оно. Черт, опять
мы упираемся в Басмановых! У кого, кроме них, ключ от дома мог быть? Ведь
пришел кто-то, дверь своим ключом отпер, а потом еще за листочком возвращался,
если, конечно, Чернявская его не потеряла. Сереж, ты проверил, не сидел ли кто
вместе со старшим Басмановым?
– Проверил, Иван Ефремович. Никто.
– Черт возьми! Куда ни упремся – везде тупик. Чего-то
мы недоглядели, братцы-кролики. Что-то мы упустили…
– Я вот что подумал, – несмело начал Прокофьев. –
Сидеть не сидел, но, может, к нему приходил кто-то из тех, кто сейчас в
Калинове живет? Может, если журнал посещений проверить, что-то и всплывет?
– А ведь мысль, – поднял голову Коломеев. –
Хоть и тоненькая, да ниточка может оказаться. Так, Михалыч, тебе задание. И
быстро, лады? Кто, когда, сколько раз с Басмановым виделся. Может, хоть здесь
наловим чего-нибудь.
Двадцать лет назад
Сенька держал сестру за руку, чтобы она не боялась. Хотя на
самом деле страшно было ему. Страшно от звука гулких шагов по коридору, от
серо-зеленых стен, от какого-то непонятного запаха… Он подумал о том, что Мишка
будет жить здесь шесть лет, и его передернуло. «А ведь меня могли бы… тоже…» Он
побледнел и сжал Женькину руку.
– Ты что? – дернулась Женька. – Сень, не
бойся.
– Да не боюсь я…
Когда Мишку ввели, Женька кинулась к нему и повисла на шее,
а Сенька задержался, неловко топчась позади нее. Он чувствовал себя как-то
странно из-за того, что Мишка входил в эту комнату без окон, а они с Женькой
ждали его.
– Сенька, дай обниму тебя! Что стоишь, дурак, с постной
миной? Ну, как мамка, как батя?
– Батя нормально, мать тебе посылку передала. –
Сенька не стал говорить, что мать болеет все сильнее, а отец ходит по
непривычной городской квартире, как привидение. – Миш, как сам-то?
Мишка отпустил обоих и повернул Женьку лицом к тусклой
лампочке.
– Женек, ты хоть бы губы начала помадой подмазывать, а
то ведь так замуж и не выйдешь.
– Да ну тебя, Мишк, тебе все шуточки. Не хочу я замуж.
Как ты, расскажи…
Мишка перестал улыбаться и сел на стул.
– Как я? Да нормально, в общем-то. Конечно, как
вспомню… Сны всякие снятся, и вообще… За что человека угробили? Какие мы с
тобой дураки были, Сенька, только здесь я понял. Вот когда вспомнил все, тогда
и понял. Как там Тюркины сейчас?
– Нормально, Миш, только почти не видимся. Мать
собирается в Москву их отправить учиться.
– Понятно, что в Москву, куда ж еще. А Андрюха?
– Андрюха в Москве, его родители положили в какую-то
больницу. У него вроде воспаление легких, но неопасное. Приедет, наверное, на
следующий год.
– Слушай… – Мишка запнулся, но продолжил через
секунду: – А Витька где?
Сенька помолчал, переглянулся с Женькой.
– Что в гляделки играете? Где он?
– Не знаем, Миш, – ответила Женька.
– Что, так и не объявлялся? Свалил в свою Болгарию, и с
концами? Даже к вам не заходил?
– Нет, Миш, мы его не видели. И в Калиново он не
приезжал после нашего отъезда.
Мишка сжал зубы и выругался:
– Сволочь, поэт хренов! Нас подбил, а сам в кусты!
– Почему поэт? – не поняла Женька.
– Потому что стихи хорошо читает, с выражением. Вот
гнида! И ведь читал-то как, аж за сердце взяло.
– А про что стихи-то? – недоумевала Женька.
– Да что-то про то, как люди умирают из-за наркоманов.
Одну строчку я запомнил: «Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто
умер». А имя того мужика, который их придумал, забыл.
– Бродский.
– Чего?
– Бродский, – пояснил Сенька. – Слушай, Миш,
о чем мы говорим, а?
– Про Витьку, мразь такую. Про стихи его долбаные.
– Нет, Миш, про что мы говорим? Про стихи какие-то…
Чушь всякую… Как ты здесь, ты же ничего еще не сказал?!
Мишка помолчал.
– А я и не собираюсь говорить, Сень. Нормально. Люди
живут, и я выживу. Мне как раз разговоры про вас всех куда нужнее, понимаешь?
Потому что я вроде как с вами побывал, другого воздуха глотнул… – Мишка
повысил голос. – Потому что мне думать нужно о том, как там Сашка с
Колькой учиться будут и как вы вообще живете, а не о том, что я вот здесь,
понимаешь, здесь, еще… столько лет буду!!!
– Басманов! – раздался голос от двери, и все трое
вздрогнули.
– Я ничего, ничего, – пробормотал Мишка, словно в
одну секунду ссутулившись. – Так что ты, Сенька, скажи, как ты поэта-то
запомнил? Память у тебя вроде бы не больно хорошая.
– Знаешь, – Сенька слабо улыбнулся, – смешно.
Я запомнил, потому что фамилия простая, от слова «брод». Ну, брод, понимаешь?
Бродский – брод. Я так представил, будто мы раков ловим, а какой-то мужик стихи
читает не пойми про что… Помнишь, как мы раков на Ветлинке ловили? Помнишь?
