Ох, Виктор и злился тогда! Видел же, как бабушка на тех
грядках возилась (он же ей и помогал), как уже один раз аккуратно прореживала,
поливала, рыхлила. И на тебе! Виктору тогда лет четырнадцать было, и он решил,
что никакой водки Евграфу Владиленовичу не дождаться. Но нет, бабушка, как договаривались,
столько и отдала. Объяснила внуку: «Витенька, он ведь не со зла так сделал, а
по глупости и еще ведь хотел как лучше. Что ж я обижать его буду?»
Не права была бабушка, нет, не права. Дураков учить надо,
хоть добрых, хоть злых. Правильно сказано: иная простота хуже воровства. И с
Андрюхиными родителями так же: сглупили, вот и пострадали. Да и сам Андрюха
тоже хорош был!
Виктор тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания! Надо
ложиться, подумал он, завтра же никакой буду, а работы по дому немерено.
Разделся, залез к Тоне под одеяло, закрыл глаза.
Но сон не шел. А все Андрюха чертов: как Виктор вспомнил про
него, про тетю Машу и дядю Андрея, так из головы и не выходит. Ладно, ерунда
все это и лирика. Вот, точно, сам Андрюха всегда именно что лириком был. И
романтиком. Затем и на гитаре научился играть, чтобы баллады идиотские
бардовские петь. Романсы! Они с Колькой и Сашкой Цоя слушали, как все, а он –
Александра Долина. И ведь еще и им пел!
Ну вот наконец-то дождливый сентябрь,
Ну вот наконец-то прохладная осень,
И тучи повисли косыми сетями,
И кончился месяц под номером восемь.
Под нежную мелодию песни, вертевшуюся в голове, Виктор
уснул.
Двадцать лет назад
Андрей перебирал струны. Пальцы не слушались. Черт, уже
мозоли, как положено, а барре до сих пор нормально взять не может!
Ну вот наконец-то дождливый сентябрь,
Ну вот наконец-то прохладная осень,
И тучи повисли косыми сетями,
И кончился месяц под номером восемь.
– Андрюшенька, – заглянула в комнату мама, –
там ребятишки за тобой пришли.
– Мам, сама ты ребятишки! – возмутился он. –
Мы уже вполне состоявшиеся, взрослые люди.
– Иди, вполне состоявшийся взрослый людь! –
расхохоталась мать. – Да, в кухне на столе у окна корзинка со сливами
стоит – захвати, угости своих.
– О, низкий поклон вам за это, маменька!
Андрей закружился в шутовском вальсе, подхватил мать, и
вместе они сделали круг по комнате.
– Ну все, все, иди уже!
Мама ласковым жестом взъерошила ему волосы и подтолкнула к
двери.
– Да, Андрей, – окликнула она его, когда он
перекладывал золотистые ароматные сливы в пакет, – ты барре свое
несчастное освоил?
– Нет пока.
– Не слышу!
– Нет, говорю! – заорал Андрей.
– А зачем так кричать? – удивилась мать, входя в кухню. –
Господи, Андрюша, что ты делаешь, они же помнутся! Переложи обратно сейчас же!
Ну-ка, дай сюда.
– Пусти, мам, не дам! – отбивался Андрей. –
Что я, с корзинкой пойду, как дурак?
– И кто тут дурак? – раздался громкий бас. Дверь
распахнулась, и вошел отец. – Андрей, тебя там ждут.
– Да знаю я! Вон, маменька задерживает, не дает уйти
спокойно. Ну все, мам, перестань!
– Ладно, неблагодарный, – махнула рукой та, –
иди с пакетом.
Андрей схватил пакет, чмокнул мать, откозырял отцу и
выскочил за дверь. Из-за забора торчали четыре головы.
– Дрон, ну сколько можно! – прогудел Сашка. –
Ты че, спал, что ли?
– Наш Дрон в очередной раз овладевал гитарой, –
съязвил Витька. – Ну что, на этот раз взаимно?
– Иди ты! И сколько раз говорил, не называйте вы меня Дроном.
Кличка какая-то собачья, а не имя!
Андрей закрыл калитку и обернулся к четверым парням,
курившим возле забора:
– Ну что, тронулись?
Через полтора часа они стояли на берегу Ветлинки. Лес в этом
месте отступал от берега, и большая поляна вся заросла мелкими гвоздиками и
ромашками. Прозрачная неширокая речка бурлила, кружила небольшие водовороты,
изгибалась то влево, то вправо. Противоположный берег был выше, и из песчаного
откоса торчали корни росших там сосен, кронами уходивших высоко в небо.
– Долго шли сегодня, – заметил Мишка, пожевывая
стебелек ромашки.
– Это Андрюха виноват, прокопался все утро! –
отозвался Колька, ходивший вместе с братом около самого берега по дну
речушки. – Другой раз пускай дома сидит.
– Тогда без слив останетесь, будете лапу сосать. –
Андрей стянул шорты и пошел к воде. – Кстати, а чего Сенька-то с Женькой
не пошли? Женька же рвалась, как боевая лошадь в бой.
– Они с Юлькой решили в магазин сегодня смотаться, на
великах, – сплюнул в сторону Сашка. – Мать из райцентра приехала,
говорит, там шмотки какие-то офигительные выкинули. Ну ты баб знаешь, у них
глаза, как у кота при запоре, и воют так же: «Нам надо, нам надо!» Мать им
денег достала из заначки и отправила с утра пораньше. А на что следующий месяц
жить будем – хрен его знает.
– Да ладно тебе, – высокий сутулый Колька
наклонился и достал что-то из воды. – Юлька в дранье каком-то ходит, ей
давно обновку купить пора. Чего она наши с тобой одежки донашивает?
Сашка не ответил, только махнул рукой. Андрей зашел в ледяную
воду, поежился и стал ходить неподалеку от братьев, старательно ощупывая ногами
песчаное дно.
– Так, с дамами все ясно, – заметил с берега
Витька, картинно развалившийся на траве. – А где глубокоуважаемый Семен?
Он тоже решил предпринять вояж с целью пополнения гардероба?
– Сенька с батей поехал, – ответил Мишка, срывая
очередную ромашку. – Лекарств мамке прикупить. А то как бы батяня до
пивнушки не добрался, ищи его потом по всем канавам!
Парни понимающе хмыкнули.
…О том, что большое почтальоново хозяйство держится
исключительно на его жене и детях, знала вся деревня. Сам почтальон, дядя
Гриша, после смерти своих родителей запил так, что даже видавшие виды мужики
ахнули. Мужик он был крепкий (оба сына с дочерью пошли в него), но водка и
самогон быстро превратили работящего, хозяйственного мужика в алкоголика с
трясущимися руками.
После того как у Григория второй раз случился приступ белой
горячки, его жена и сыновья взяли дело в свои руки: сосед Семеныч видел, что
мальчишки заводили почтальона в сарай, а следом за ними шла тетка Рая с
какими-то банками в руках. Что они делали, осталось тайной, но несколько дней
подряд деревня не слыхала песен почтальона Гришки, которые он с пьяным
упорством распевал после каждой выпитой рюмки.
Через неделю дядя Гриша вышел из ворот. Семеныч, возившийся
с засовом, глянул в его сторону и ахнул.
