Ну, тут Глафира с муженьком засуетились и определили бабку в
дом престарелых где-то в Подмосковье. Она там и сейчас живет. Катерина Ивановна
как-то уговорила зятя съездить туда на машине, так когда вернулась, только
руками махала и слезы утирала. Все, говорила, Степанида, нет больше Александры.
Свечку поставь перед богом за нее, чтобы скорей забрал тело к себе, а душа уж
давно у него.
Потом еще выяснилось, что, оказывается, завещание было
неправильным, и бабку свою Глафира никак не имела права турнуть, потому как та
старая была и немощная. И вроде бы доля какая-то у нее была в доме… В общем,
сейчас уже не разберешься, а Глафира со своими деньжищами кого хочешь может
подкупить. Они с Петькой так тут и остались, только дом весь переделали, и получился
у них страх божий: балкончики какие-то, гараж не как у людей. А одно время еще
на огород работников привозили из райцентра, чтобы, значит, за них картошку
сажали, но тут их совсем засмеяли, и они весь участок свой травой и кустами
засадили. Петька не пойми чем занимается, в Москву ездит каждый день, а Глашка
ничего не делает. Так они, считай, уж лет пять живут. Но из деревенских, из
тех, кто знает про бабку Александру, с ними никто не разговаривает и дел
никаких не имеет. А соседи их, с обеих сторон, такую вещь сделали: на забор
между участками повесили сетку маскировочную, чтобы, значит, и к соседям не
заглянуть было, и их самих не видно. Глафира бесилась поначалу, а после рукой
махнула: не хотите, и черт с вами. Но черт-то у ней в голове живет, у ней!
Прости нас господь, грешных…
И вот у этих самых Глафиры с Петром пришлось Тоне просидеть
целых два часа. После рассказа бабы Степаниды она представляла себе женщину
злобной и некрасивой и была удивлена, увидев невысокую тетку лет тридцати пяти
с мелкими, совершенно незапоминающимися чертами лица: носик коротенький, губки
собраны «уточкой», мелкие глазки сильно подведены и накрашены, а брови выщипаны
и нарисованы заново где-то посередине лба. Образу злодейки, нарисованному
Тоней, внешность Глафиры никак не отвечала.
И супруг ее тоже на злодея не тянул, правда, в Петре все
было слишком: слишком крупный, слишком медлительный, со слишком ровными
желтоватыми зубами, слишком покатым лбом. Одно у них было похожее с Глафирой –
глаза: неопределенного цвета, то ли серые, то ли карие, почти без ресниц.
– Ну ты, Петр, раздался! – заметил Виктор с
усмешкой.
– Кормлю хорошо, вот и поправляется, –
затараторила Глафира. – И правильно, хорошего человека должно быть много.
А вот ты, Витя, почти не изменился, только поседел. Что, семейная жизнь довела?
И она захихикала.
Виктор отшутился, сказал пару комплиментов Глафире, и они
пошли осматривать дом. Бросив несколько взглядов на жену, он сразу понял, что
вечером будет скандал, сам же испытывал искреннее удовольствие, наблюдая за
Рыбкиными и внимательно разглядывая их жилище. Хохоча про себя, внешне Виктор
оставался серьезным, внимательным, слушал бред, который несла Глафира, и
вставлял время от времени вопросы, побуждавшие ее с еще большим пылом
распинаться перед ними о прелестях пребывания в деревне, о том, каких трудов им
стоило декорировать дом по своему желанию, об их коте и о десятке других столь
же неважных вещей. Она не умолкала ни на минуту, и Виктор, ожидавший расспросов
о его работе, о жизни, понял, что ошибался: их пригласили исключительно как
зеркало, способное в полный рост отразить счастье семьи Рыбкиных. «Совсем
тяжело вам здесь, голубчики, – подумал он. – Старые деревенские с
вами не общаются еще с тех пор, как бабку Александру отдали в дом престарелых,
а новым вы со всеми вашими бордовыми портьерами не нужны. То-то вы мне так
обрадовались!»
Тоня устала уже через пятнадцать минут. Дом был жуткий, со
множеством безликих картин на стенах в тяжелых золоченых рамах, с зеркалами в
самых неожиданных местах, с огромной кроватью под балдахином, которую им с
гордостью продемонстрировала хозяйка. Виктор заинтересованно осмотрел ложе и
обратил внимание на большую золоченую букву «R», выгравированную на спинке
кровати из красного дерева.
– «Эр» – это в смысле «Роялти»? – поинтересовался
он. – Ее королевское величество? Знак королевы в Англии, – объяснил
он Тоне, вопросительно посмотревшей на него. – Ну да, правильно, если все
выдержано в английском стиле, то почему же кровать должна быть исключением?
– Никакое и не «Роялти», – ответил Петр.
– А что же?
– Догадайся, – хихикая, предложила Глафира. –
Попробуй, ты же умный. Ну, ведь так просто!
Виктор постоял, наморщив лоб, потом сказал:
– Сдаюсь. Ну, расшифруйте.
– Рыбкины, – внушительно произнес Петр.
– Не понял…
– Что не понял? Фамилию нашу забыл? Рыбкины мы, а «эр»
– первая буква фамилии.
Виктор перевел взгляд с ухмыляющейся Глафиры на спинку
кровати, и в глазах его что-то промелькнуло.
– Ах Рыбкины! – медленно проговорил он. – Ну
конечно, как же я сразу не догадался!
Рот его начал странно подергиваться, и Тоня с тревогой
посмотрела на мужа.
– Рыбкины, значит… – широко улыбаясь, повторил
он. – Вот это да, ребята! Вот это мысль! Слушай, Тонь, давай и мы с тобой
на кровати букву «че» напишем, чтобы все серьезно было, а? Вообще-то нет, в
английском алфавите такой буквы нет, а две писать…
– Ну, значит, не судьба тебе! – довольно заметил
Петр. – Свое что-нибудь придумай, а не воруй идеи у других.
Тоня, понявшая, что муж издевается почти в открытую, ожидала
его следующей реплики, но Виктор промолчал.
– Тоня, а вы что же ничего не говорите? Вам нравится
наша скромная спаленка? – светски осведомилась Глафира.
– У вас, наверное, детей много, – негромко сказала
Тоня, глядя на огромную кровать, размером почти со всю комнату.
– Каких детей? – удивилась Глафира, высоко подняв
нарисованные брови.
– Ну, как каких – ваших, конечно.
– А при чем здесь кровать и дети?
– Ни при чем? – в свою очередь удивилась
Тоня. – Не знаю, мне казалось, что это как-то связано.
Петр и Глафира глядели на нее, как на ненормальную, но она
постаралась изо всех сил сохранить серьезный вид и перевела взгляд на картину,
на которой толстая голая баба, спиной к зрителям, рассматривала свое отражение
в маленьком зеркальце. У Тоня мелькнула мысль, что натурой служила хозяйка
дома. За ее спиной Виктор болтал с Глафирой, а ее муж тяжелым взглядом смотрел
Тоне в затылок.
– Нет, я так и не понял, при чем здесь дети, –
неожиданно сказал он спустя несколько минут.
Тоня обернулась к нему:
– Что?
– Говорю, про детей я шутку не понял. Может, я дурак?
Объясните.
– А я и не шутила, – стараясь глядеть прямо ему в
глаза, ответила Тоня. Почему-то выдерживать его взгляд было тяжело, и ей
хотелось посмотреть в сторону. И что ее за язык тянуло? – У вас такой дом
большой, семья хорошая, сразу видно, жена о вас заботится, вот я и решила, что
в такой семье должно быть много детей.
