«Он и есть сумасшедший! – промелькнуло в голове у
Тони. – И у него ножовка…»
– Что, испугалась, стерва?! – Старик сделал шаг ей
навстречу, и Тоня едва удержалась от того, чтобы не попятиться. – А вот
что ты потом скажешь? Как огоньком-то баловаться, так горазды, это легко, а вот
попробуй вживую, по-настоящему… А он трепыхается, как птичка, и дергается, и
слюнка-то у него, убогого, течет! Вот как! Ясно тебе, дрянь? – И он сделал
еще один шаг.
Тоня не могла отвести взгляда от глаз старика, в глубине
которых плескалось безумие. Как загипнотизированная, она смотрела в его
выцветшие, слезящиеся голубые глаза, а искаженное гримасой ненависти и неясной
угрозы морщинистое лицо приближалось. Неожиданно старик остановился и потянул
носом воздух.
– Привела кого, сучка? – почти ласково осведомился
он.
Сзади послышались шаги, Тоня резко обернулась и увидела
выходящего из-за дома Женьку с пакетом в руках.
– Тоня, вы здесь, что ли…. – начал он и осекся.
Непонимающе переводя взгляд с нее на Графку, он увидел
наконец ножовку в руке старика, подпиленный замок, быстро подошел к алкашу и
вырвал пилу из его руки.
– Значит, вот как ты Степаниде за добро платишь? –
хмуро спросил он. – Еще что прихватил или только это?
Графка молчал, отведя взгляд в сторону. С появлением Женьки
он словно стал меньше, осунулся, и сейчас было видно, что это просто старый,
больной, пьющий и совершенно опустившийся человек, который, наверное, хотел
переночевать под крыльцом, потому что больше идти ему некуда. Сгорбившись, он
стоял перед Женькой, а тот только качал головой.
– Эх, Евграф Владиленович, – укоризненно сказал
охотник. – Что ж ты делаешь, а? Давно в милицию не попадал? И ты чего
раскричался? Я тебя аж с соседского участка услышал!
– Объяснял дамочке, как ей весело скоро будет, –
усмехнулся старик, и на мгновение в его лице промелькнул отсвет той злобы,
которая так потрясла Тоню. Тонкие губы растянулись в усмешке, и раздалось
противное тонкое хихиканье.
– И почему же ей будет весело? – В голосе Женьки
звучала угроза, и хихиканье оборвалось.
Графка молча смотрел на охотника, а тот, приняв какое-то
решение, приказал:
– Собирайся. Давай, не стой пнем, бери свои шмотки и
иди к Степаниде. На, ножовку отдашь и извинишься, она человек добрый – простит.
Заодно поесть даст.
Старик, покашливая, повернулся, поднял куртку и побрел к
калитке.
– Евграф Владиленович, я тебе кое-что сказать забыл!
Охотник почти не повысил голоса, но Графка встал как
вкопанный и через секунду обернулся с выражением подобострастия на лице.
– Еще раз тебя увижу здесь, пеняй на себя. А обидишь
хозяюшку, – Женька кивнул на Тоню, – на порог к Степаниде не пущу.
Понял?
– Понял, понял, – быстро закивал Графка. –
Ты, дамочка, извиняй, что напугал тебя, – обратился он к Тоне, –
больше не буду.
И, кряхтя, исчез за калиткой.
– Ой, Женя, как вы вовремя появились! – облегченно
вздохнула Тоня, когда старик исчез. – Спасибо вам большое! Он меня
напугал.
– Да бросьте вы, ничего бы он не сделал. Переночевать
хотел здесь, наверное, хотя вообще-то ему Степанида место в сарае приготовила.
Так-то он мужик-то невредный, вот только пьет сильно, потому и злобы в нем
много. Да только он как шавка: тявкает, а кусать уж и нечем. Ну все, пойдемте,
хозяюшка, к вам. Я ведь по делу зашел-то, гляжу – нет никого, а за забором
шумят… Ладно, он, чай, больше-то не появится.
Пока перелезали обратно через дырку, шли по саду, сидели в
доме, в голове Тони время от времени всплывали слова о шавке. Она понимала,
почему Женька не испугался старика: при нем тот мгновенно растерял всю свою
ярость. Но сама хорошо помнила, какими глазами смотрел на нее сумасшедший пьяница,
и ей становилось не по себе при мысли, что было бы, если бы охотник не зашел
попросить инструменты для какой-то работы у Степаниды.
Сегодня Глафира с нетерпением ожидала возвращения Петьки
домой. Такая новость, такая новость, он ахнет просто! Оказывается, Витька
Чернявский уж два месяца в Калинове живет, дом купил для себя и жены, а они и
не знали. Ну, понятно, почему не знали: деревенские-то, из старых, не очень-то
рвутся с ними общаться, а новые и фамилию Чернявские не знают, и вообще
приезжие им по барабану. Но Петька-то как удивится! Надо же! Заскочить, что ли,
к Витьке, побазарить за жизнь? Глаша с Петей теперь люди не бедные, и пусть
только попробует нос воротить.
С этими мыслями Глафира загнала машину в гараж, поднялась на
второй этаж и удовлетворенно огляделась. Хорошо-о! Правильно она сделала, что
декораторшу выгнала к такой-то матери, ни черта та не понимала. Сказано, в
английском стиле, значит, в английском стиле, а она Лондон, наверное, только на
фотках и видела. Картинки по стенам развешивала, да не оригиналы, а какие-то…
хм… постеры, словно они гопота зареченская, а не Рыбкины!
При воспоминании о картинках Глафира хмыкнула и огляделась.
Слава богу, теперь все вокруг было по ее вкусу. На окнах – бархатные бордовые
портьеры – настоящий писк, она лично читала в последнем номере «Идеи твоего
дома»; стены украшены подлинниками, причем в приличных рамах, а не в
пластиковом убожестве; и мебель по заказу вполне под стиль. Правда, Шейлок,
сволочь, обивку в паре мест потрепал, пока ему когти не остригли, но на
Шейлочку нельзя сердиться.
– На тебя нельзя сердиться, правда, муся моя? –
проворковала Глафира и потрепала кота за ухом.
Перс, даже не повернув к ней головы, снисходительно
мурлыкнул, чем привел Глафиру в восторг.
– Ах ты, мой сыночек, ах ты, детка моя!
Она попыталась поцеловать кота в морду, но тот с яростным
шипением вырвался из рук и помчался вдоль по коридору.
– Падла! – крикнула ему вслед обозленная
Глафира. – Попробуй у меня еще мяса выпрашивать… Хрен тебе, а не свинина!
Будешь свои отруби жрать!
Она и правда разозлилась было, но слова об отрубях вызвали у
нее воспоминания, которые, безусловно, были приятными и привели ее в хорошее
расположение духа. Как Глафирой бабка-то командовала, ведь как Золушкой,
ей-богу! «Свиньям корму задала? – передразнила она вслух старческий, но
сильный голос бабки. – Так давай, корова ленивая, не спи!»
Ха! Ну и где ты теперь, бабулечка, и где та корова ленивая?
Жалко, не узнает бабушка единственную внучку свою, не узнает. Да Глафира и не
рвется лишний раз в психушку мотаться. На фига ей сдалось? Говорят – дом
престарелых, дом престарелых… Но она-то знает: психи там, те, кто на старости
лет умом поехал, как бабуля.
Да, жизнь все-таки справедливая штука, с удовольствием
подумала Глафира, наливая себе апельсиновый сок, каждому дает то, что
заслужено. Не называла бы ее бабушка коровой ленивой в детстве, не заставляла
бы всю грязную, неприятную работу делать – и глядишь, лежала бы сейчас не в
вонючей палате, с семью еще такими же бабками сдвинутыми, а в этом доме, в
котором всю жизнь прожила, да с сиделкой ласковой. А так….
