Она молча кивнула.
– Господи, ну так в субботу поедем в «Икею» и купим
новые.
– Серьезно, Вить, поедем? – обрадованно глянула на
мужа она.
– Да конечно, не расстраивайся ты из-за такой ерунды!
Вот нашла проблему… Раз уж я тебя сюда вытащил, моя драгоценная супруга, –
Виктор обнял ее за талию, – я хочу, чтобы тебе здесь было комфортно. Тебе
комфортно?
Тоня кивнула, потеревшись об него щекой, и это не было такой
уж неправдой. За неделю, проведенную один на один с домом, она начала привыкать
к нему.
Два месяца назад, когда Виктор привез Тоню к большому
яблоневому саду за забором, она даже не сразу увидела сам дом. У нее мелькнула
мысль, что она чего-то не поняла, дома нет и придется только еще строиться. Эта
мысль ее обрадовала, но уже в следующую секунду Виктор протягивал руку:
– Смотри, красота какая, правда?
Тогда она разглядела. За большими, раскидистыми, с корявыми
старыми ветвями яблонями виднелся где-то далеко темный дом. Тропинка заросла, и
им пришлось продираться между кустов черноплодки, чтобы подойти к нему. Когда
Тоня наконец выбралась из зарослей, она остановилась, пораженная.
В подмосковном Одинцове, в котором Тонина семья прожила три
года, она видела добротные дома, но этот превосходил их все. Вроде обычный
пятиоконный дом, но весь украшенный резьбой. Наличники, конек на крыше, косяки
вокруг двери, навес над крыльцом – на всем была резьба, мелкая и крупная,
какие-то завитки, птицы, лошади, цветы… Даже потемневший от времени, дом был
очень красивым. Все здесь делалось с любовью, подумала Тоня, и очень долго.
Виктор уселся на землю. Куплю, думал он, куплю, что бы она
ни сказала. Неужели это может не понравиться?
– Ну как тебе? – нарочито равнодушно спросил он.
– Вить, у меня даже слов нет! – восхищенно
воскликнула Тоня, и он обрадовался. – Я такой красоты еще никогда не
видела. А сад какой изумительный!
– Да, яблокам почтальоновым вся деревня завидовала. Да
и вообще дому – дядя Гриша все на совесть делал, – заметил Виктор. –
Ну что, переезжаем?
И они переехали.
Тоня вставала рано. Ей нужно было приготовить завтрак,
потому что Виктор терпеть не мог разогревать вчерашнюю кашу и вообще три дня
подряд кашей на завтрак питаться не мог. Приходилось выдумывать что-нибудь
вкусное, хоть и на скорую руку: вареники, оладьи, творожники. За время их
недолгой еще совместной жизни он очень быстро привык к тому, что теперь Тоня
гладит его рубашки, причем гораздо лучше, чем он сам, и очень возмущался, не
обнаружив на вешалке свежевыглаженной сорочки.
Тоня с грустной улыбкой думала, что сама приучила его к
этому.
Ну конечно, когда они поженились, ей, воспринимавшей саму
себя как деревенскую девочку с простенькой профессией, нужно было
соответствовать Виктору – такому представительному, такому образованному. Он
был единственным ребенком в семье, в отличие от Тони, у матери которой росло
еще четверо детей, и родители баловали умненького, красивого, не по годам
развитого мальчика. Он и вырос – умным, красивым, смотрящим на большинство
сверстников сверху вниз.
Когда они начали встречаться полтора года назад, Тоня долго
не могла поверить в то, что этот престижный, как говорили их девчонки, парень
провожает именно ее, а не какую-нибудь стильную, высокомерную красавицу,
которая могла бы легко и небрежно захлопывать дверцу его «Ауди», выходя у
своего подъезда. А у Тони никак не выходило легко и небрежно. Ее отец всю жизнь
водил старенькую «пятерку», чиненную-перечинненую им самим, без всяких там
сервисов, и дети знали: чтобы закрыть дверцу, нужно хлопнуть посильнее. Вот
Тоня и привыкла с размаху впечатывать дверь так, чтобы дрожали стекла. Иногда
она хлопала недостаточно сильно, и тогда отец сердился: «Ну что, совсем
ослабела, что ли, машину закрыть не можешь?»
Когда она первый раз проделала такой номер с «Ауди» Виктора,
тот изменился в лице. Тоня и сама поняла, что совершила ошибку: умная машина
постаралась прикрыть дверцу как можно мягче, но куда уж ее силе против Тониной…
Удар получился на славу. Потом Виктор много раз объяснял, как именно нужно
прикрывать – не хлопать, а просто отпускать ее нежненько, и дверца сама
закроется, – но Тоня все-таки иногда забывалась. Объяснять же Виктору, что
она не часто ездила в дорогих иномарках (и в дешевых, кстати, тоже), ей не
хотелось. Она и так изо всех сил старалась ему соответствовать. А потом они
поженились.
К браку Тоня подошла более чем ответственно. Она понимала,
что ей сказочно, невозможно повезло: она вышла замуж не за оболтуса Ваську
Степанова из их группы и не осталась сидеть в старых девах, как большинство
девчонок из их ателье, оценивая каждого мужика, приходившего подшить брюки или
заменить молнию, как возможного претендента на роль жениха. Нет, ее замужество
было очень, очень удачным. И нужно было сделать все, чтобы оно оставалось таким
же удачным на протяжении всей ее жизни. Тоня здраво оценивала свои шансы:
соперничать с нежными, тонкими красавицами, словно позирующими для страниц
журнала «Вог», она не могла. Блистать интеллектом и образованием – тоже. Нет,
она, конечно, могла поддержать разговор, с удовольствием читала исторические
романы и Бориса Акунина, но, когда друзья Виктора как-то завели при ней
разговор об экзистенциальном у Камю, Тоня честно самой себе призналась, что
совсем, совсем недотягивает. Зато заметила: за беседой приятели с удовольствием
уговорили ее пирожки с ревенем, наготовленные впрок, на три дня вперед, и потом
долго напрашивались к Виктору на чай, причем обязательно с Тониными пирогами. И
вскоре Тонин план приобрел явственные очертания.
Впрочем, какой план? Не план, а так, стратегия на будущее.
Она будет женой в изначальном смысле этого слова – хранительницей очага,
создательницей уюта, хозяйкой дома, куда мужчину тянет после работы, как
барсука в нору. Вот уж что у нее получится! Руки-то растут из нужного места, в
быту она может все, начиная от стирки и заканчивая несложным ремонтом
телевизора. Ее и сестру Машку с детства приучали вести хозяйство оба родителя,
вменившие девочкам в обязанность гладить отцовские рубашки, готовить на всю
семью, наводить чистоту, а еще работать на огороде, но требовавшие к тому же
стараться хорошо выглядеть. За грязь под ногтями выставляли из-за стола, причем
отец мог дать и ложкой по лбу. Сашку, Сережку и Алешку, как только у них стала
появляться щетина на щеках, мама заставляла бриться каждый день, а когда у
парней начались свидания с девочками, то и по вечерам.
– Вот ваш папа, когда ухаживал за мной, –
мечтательно вспоминала мама, вытирая насухо груду вилок и ложек, – брился
по три раза на дню. А я все удивлялась: почему у него кожа такая гладкая?
Господи, молодые же были, каких только глупостей не делали!
– Ма, если я буду по три раза в день по роже бритвой
скрести, со мной ни одна девчонка встречаться не захочет, – ныл Лешка,
самый младший из братьев. – Вся же физиономия в прыщах будет! Отцу хорошо,
у него кожа, как у носорога, а мне что делать?
