— Славка завтра утром вас на своей машине до райцентра
довезет, — сказала Екатерина Ивановна на прощание, — я
договорилась. — Она посмотрела на спящую Сашку, потом осторожно поцеловала
ее и пошла к двери. Возле крохотного окошка на столе стояла свечка в
поллитровой банке, я хотела зажечь ее, но передумала: свет мог помешать
ребенку. Легла рядом с Сашкой, но сон не шел. Странно, то, что будет со мной
утром, не очень-то занимало меня. Я думала об этой женщине, о ее сыне, и мне
все труднее было представить, что через несколько часов я уеду и, возможно,
никогда больше не увижу их.
Я поднялась и выглянула в окно, в крошечном стеклянном
квадратике было видно звездное небо. Полнолуние, ночь ясная, оттого на улице
было почти светло. Я надела кофту, чувствуя легкий озноб, посмотрела на дочь,
она спала крепко, свернувшись калачиком, осторожно вышла из комнаты. Открылась
дверь, и я увидела хозяйку.
— Пойду узнаю, как дела у Екатерины Ивановны, —
прошептала я, испытывая чувство неловкости — в самом деле, от нас чересчур
много хлопот. Женщина кивнула без малейших признаков раздражения.
— Вернешься, в окно стукни. За девочку не беспокойся,
присмотрю.
Я бросилась к дому Екатерины Ивановны. Дверь была не
заперта, что меня удивило, я распахнула ее и увидела мать Алексея. Она сидела
на стуле напротив двери.
— Ты, — сказала она тихо и вроде бы вздохнула.
— Не спится, — пряча глаза, сказала я, сходила в
кухню, взяла стул и устроилась рядом с ней.
— Может, и не приедут, — где-то часа через три
сказала она, в окно медленно вползал рассвет, и теперь я хорошо видела ее лицо,
глубокие морщины возле глаз, седые волосы, выбившиеся из-под платка, и руки,
которые она держала на коленях, сцепив замком. — Шла бы ты спать, —
вздохнула она.
— Я не хочу, — ответила я, и это было правдой.
— Давай-ка чаю попьем. — Екатерина Ивановна
поднялась и, тяжело ступая, направилась в кухню.
Мы пили чай молча, избегая глаз друг друга, пока она вдруг
не спросила:
— Со Славкой не поедешь? — Спросила так, точно
ответ уже знала и он ей, в общем-то, не требовался, оттого я ответила коротко:
— Нет.
Больше вопросов она не задавала, но по тому, как посмотрела
на меня и как кивнула, вроде бы поразмышляв над моим ответом, я поняла: она мне
все простила, наше появление здесь, своего избитого сына и мою упорную нелюбовь
к нему. Я была ей благодарна за это, потому что в глубине души знала, что без
этого ее прощения я не смогла бы жить.
* * *
Почему-то мне казалось, что неведомые враги непременно
должны появиться ночью. Темнота, рев машин, ослепительный свет фар, топот,
крики… или шорох, лютый страх и мурашки по спине, едва различимые шаги и рука,
тяжело опустившаяся на мое плечо. В общем, все страшное случается ночью.
Наверное, оттого я почувствовала облегчение, когда поднялось солнце, запели
петухи, заскрипел колодец возле соседского дома, женский голос неподалеку
кричал: «Цыпа-цыпа», а я подумала: «Ну, вот и утро», точно ожидала от судьбы
отсрочки.
Я ждала их ночью, а они явились днем, и в их приезде не было
ничего необычного, а уж тем более страшного. Я возвращалась от Максимовых, где
все еще находилась Сашка, и увидела две машины, они двигались по деревенской
улице малой скоростью, притормозили возле колодца, дверь первой открылась, и
мужчина обратился к соседке, которая набирала воду:
— Таганова Екатерина Ивановна где живет?
— А вот дом, — кивнула та.
Я бегом поднялась на крыльцо, влетела в кухню, где Екатерина
Ивановна готовила обед, она повернулась и спросила:
— Что? — Положила полотенце, которое держала в
руках, и вздохнула:
— Явились? — Я кивнула, она вышла на крыльцо,
шикнув мне:
— Сиди в сенях и не высовывайся, если что — в огород и
к Максимовым.
В сенях я встала возле окна, надеясь, что за тюлевой
занавеской меня не увидят.
Между тем машины замерли возле джипа Алексея, двери
распахнулись, и из них не спеша вышли люди. Я насчитала пять человек, выглядели
они спокойными, но за их неторопливыми движениями ощущалась угроза.
— Здравствуй, мать, — обратился к Екатерине
Ивановне мужчина в сером костюме. Ему было лет сорок пять, может, чуть больше,
длинные, совершенно седые волосы были стянуты в хвост на затылке, на загорелом
лице светлые глаза казались прозрачными стекляшками. Он широко улыбнулся и
шагнул ей навстречу, однако в дом входить не спешил, остановился в трех шагах
от крыльца, продолжая улыбаться. Остальные прибывшие сбились за его спиной.
— Здравствуйте, — кивнула Екатерина Ивановна, в
голосе ее не слышалось ни испуга, ни беспокойства, скорее удивление.
— Алексей дома? — спросил седой и прищурился,
потому что стоял против солнца.
— На что он вам? — строго спросила Екатерина
Ивановна.
— Поговорить бы надо. По срочному делу.
— Болеет он, не до дел теперь. Приезжайте через
недельку.
— Да мы бы рады, да дело срочное. Ты, мать, скажи ему —
старый друг приехал повидаться.
— А ты не из тех старых друзей, что его в тюрьму
упек? — хмуро спросила она. Парни возле машины подобрались, а седой
засмеялся:
— Нет. Он мне все равно что брат. Не беспокойся, мать.
— Коли так, заходите в дом, — предложила она.
Тут хлопнула дверь террасы, и я увидела Алексея. Он
морщился, прижимая локоть к ребрам, но в общем-то шел уверенно. Такое
геройство, думаю, далось ему нелегко, памятуя сломанное ребро и прочие увечья.
Я бросилась к нему, прекрасно сознавая, что мою помощь он не примет.
— Я ведь сказал, сматывайся, — буркнул он.
— Сашка у соседей, — ответила я.
— У соседей, — усмехнулся он и вдруг с досадой
махнул рукой:
— Ладно… — Толкнул дверь и вышел на крыльцо. Я вышла
вслед за ним, потому что через распахнутую настежь дверь непрошеные гости меня
уже видели и прятаться не было смысла.
— Привет, Алексей, — сказал Седой. Сказал вполне
дружески, и улыбку, сопровождавшую эти слова, при всем желании зловещей назвать
было нельзя.
— Привет, — кивнул тот, опершись руками на перила.
Жест, казалось, вполне естественный, то есть вышел человек поговорить и встал
вот так, но я-то догадывалась, что удержаться на ногах ему было нелегко.
