Нагреть удалось всего одну большую комнату, в которой и устроились пока. Перекусили тем, что Гюль сообразила взять с собой, уставшие дети начали капризничать, их пришлось устраивать спать в первую очередь.
Наконец все было закончено: комната нагрелась, внесенные в нее матрасы тоже, дети и взрослые поели, Хуррем покормила самого маленького Селима, который еще не бросил грудь, и, уложив детей, вышла из комнаты.
Ей старались не мешать, потому все женщины вышли в коридор, вернее, на длинный балкон, тянущийся по всему периметру. Служанки стояли, зябко кутаясь в свои одеяла.
– Идите в комнату, не стоит мерзнуть, дети заснули. Если завтра не придется возвращаться, то постараемся протопить несколько комнат, чтобы жить по-человечески.
Когда все зашли внутрь и они остались вдвоем, Фатима вздохнула:
– Ой, боюсь, нам долго придется ждать приглашения вернуться.
– Это почему?
– Уж валиде с Махидевран постараются. У них появилась такая возможность от вас отделаться, вернее, вы сами ее дали.
– Ничего ты не понимаешь! Немного погодя султан сам примчится сюда или пришлет кизляр-агу. А я не вернусь в гарем, придется забирать нас в Топкапы.
– Куда?!
– Ты не ослышалась: в Топкапы.
– Там нет гарема, и женщине нельзя появляться там, где проходят заседания дивана.
– А приходить к только что родившей женщине можно? Повелитель уже не раз нарушал все правила, нарушит и еще одно!
Старая служанка снова качала головой:
– На сей раз вы перестарались, госпожа.
Хуррем и сама думала так же, но старалась не подавать вида. Если испугается она, плохо будет всем. Не может Повелитель бросить своих детей просто так, обязательно постарается вернуть хотя бы их, а уж как вернуться самой, Хуррем придумает! А вдруг и правда завтра следом приплывет кизляр-ага с приказом вернуться? Она решила немного покочевряжиться, прежде чем давать согласие на свое возвращение.
На следующий день никакого кизляр-аги или его посланника не было. Во дворце делали вид, что ничего не случилось, словно Хуррем никогда и не жила рядом с ними. Хуррем понимала, что в гареме праздник по поводу избавления от ненавистной Хасеки Султан, на это ей было наплевать, но почему так ведет себя Повелитель? Сулейман, так любящий своих малышей, не мог о них забыть за минуту.
Хуррем старалась не оставаться без дела по двум причинам: во-первых, это давало возможность не разговаривать с теми, кто жил в маленьких комнатках, не слышать их шипения, жалоб на тяжелую и скучную жизнь и друг на дружку, во-вторых, это позволяло не смотреть без конца на гладь Босфора в ожидании барки Повелителя. Второе было даже важнее.
Она присматривала за тем, как чистят и моют комнаты, как выносят негодную или почему-то не устраивавшую ее мебель, как вытирают светильники, вытряхивают старые подушки, одеяла, уносят старые и приносят новые матрасы, беседовала с поваром, со смотрителем, распределяла работу между слугами и евнухами, кормила детей, следила за тем, чтобы были накормлены слуги… Она весь день была занята.
Уже к вечеру жизнь наладилась, пусть не такая, как была во дворце, но вполне сносная. Все сыты, пристроены, уложены…
И тогда настало время подумать, что же происходит. Хуррем ужаснулась сама себе. Во-первых, ей понравилось распоряжаться. Во-вторых, она делала это так, словно была уверена, что жить придется долго. Обманывая сама себя, твердила: да, так и есть, я не позволю быстро уговорить себя вернуться, я еще подумаю. А внутри билась страшная мысль: а если и уговаривать не станут?
Через два дня в Летнем дворце появилась Зейнаб. Пришла спокойно, словно никуда и не уходила, приветствовала, ни о чем не напоминая, и принялась распоряжаться, взяв на себя часть забот.
Со всеми, кто и раньше жил в Летнем дворце, Хуррем с первого дня старалась держаться приветливо, но не сближаться. Кто знает, что за женщины здесь собрались. Это был верный шаг, потому что, как и в большом гареме, здесь тоже были свои противницы, соперницы, ненавидящие друг дружку и старающиеся навредить. Просто у этих женщин больше ничего не осталось в жизни, кроме воспоминаний и взаимной ненависти.
Еще через несколько дней принесли очень неприятное известие: Повелитель отправился охотиться в Эдирне!
Хуррем не могла поверить своим ушам, Сулейман уехал в Эдирне на несколько месяцев, взяв с собой почти всех визирей дивана, но оставив детей в холодном Летнем дворце, даже не поинтересовавшись, как они там?! Пусть бы забыл ее, разлюбил, взял себе другую, но дети?! Что она должна отвечать Мехмеду и Михримах, которые уже вполне способны понять, что папа не приходит, а мама плачет по ночам?
Она действительно плакала, стараясь не тереть глаза, чтобы не краснели, но глаза подпухали… Все это замечали, однако никто не укорял, служанки видели, как заботится Хуррем о детях и о них тоже, как, забывая о себе, старается, чтобы все были сыты и спали в тепле.
Не смогла не пожаловаться верным Зейнаб и Фатиме:
– Повелитель забыл о детях? Пусть бы обо мне, но чем виноваты они?
Зейнаб очень хотелось сказать, что это ей урок, чтобы сначала думала, а потом делала, но она поняла, как несчастна Хуррем, и чуть коснулась ее руки:
– Хуррем, не забыл.
– Как же, если даже не узнал, как мы, и уехал в Эдирне?
– А на какие деньги, ты думаешь, смотритель делает все, что ты прикажешь, откуда в Летнем дворце столько слуг, новые повара, все, что мы едим, что горит в наших жаровнях, даже сами жаровни?.. Повелитель распорядился выделить все, что нужно, чтобы вы жили достойно. А уж если уехал охотиться, значит, так нужно.
Хуррем слушала все с замиранием, но не смогла не возразить:
– Мог бы написать…
– Видно, ты его обидела.
Так и текла жизнь в Летнем дворце, отделенном от остального Стамбула Босфором. Каждый день Хуррем видела купола Айя-Софии, слышала доносившийся с того берега призыв муэдзинов к молитве, представляя, что при этом происходит в гареме. О Сулеймане она старалась не думать, потому что становилось тошно от одной мысли, что, добиваясь невиданного положения для себя, она погубила будущее детей. Махидевран и валиде только радуются, что она исчезла из гарема. Да кто там вообще жалеет? Никто.
Хуррем своими руками разрушила все, чего столько времени добивалась. Даже если не добивалась, то просто получила.
Но теперь она хотя бы смогла сказать Мехмеду, что отец уехал в Эдирне охотиться.
– Это надолго, когда он вернется, будет уже весна. Мехмед, ты должен многому научиться до его возвращения.
Она решила, что и в Летнем дворце обучение маленького шехзаде не должно прерываться. Пусть он совсем кроха – пятый год, но пальчики, камешки, веточки помогали учиться считать, а Мария по-прежнему разговаривала с ним и с Михримах только по-итальянски. Как и с самой Хуррем по ее просьбе. Это обманывало многих, слуги считали, что итальянка не знает турецкого, и свободно болтали при ней.
