На часах было 2 часа 14 минут, а в Калифорнии немногим больше одиннадцати вечера. Натан снял трубку телефона и набрал номер. Ждать пришлось долго, наконец ему ответил усталый голос:
— Да?
— Добрый вечер, Мэллори! Надеюсь, не разбудил тебя?
— Почему ты звонишь так поздно? Что случилось?
— Ничего серьезного.
— Что тебе нужно? — бросила она.
— Возможно, чуть меньше агрессии в твоих словах.
Она не отреагировала на замечание, но переспросила несколько мягче:
— Чего ты хочешь, Натан?
— Предупредить, что приеду за Бонни завтра.
— Что?! Ты шутишь!
— Дай объяснить…
— Нечего объяснять! — взорвалась она. — Бонни должна ходить в школу до конца недели!
Он вздохнул.
— Она может пропустить несколько дней. Ничего страшного не случится, если…
Мэллори не дала ему закончить:
— Могу я узнать, по какому случаю ты перенес свой приезд?
«Я скоро умру, дорогая».
— Я взял несколько дней отпуска, и мне нужно видеть Бонни.
— Мы установили правила.
— Согласен, но это и моя дочь, — уточнил он тоном, выдавшим его замешательство. — Напоминаю тебе, что мы оба воспитываем ее.
— Знаю, — согласилась Мэллори, опять немного смягчившись.
— Если бы ты меня попросила, я не устраивал бы столько шума.
Она ничего не ответила, но Натан слышал ее дыхание на другом конце провода. Внезапно у него возникла идея:
— Твои родители в Беркшире?
— Да, они собираются провести там праздники.
— Послушай, если ты позволишь мне забрать Бонни завтра, я готов отвезти ее в Беркшир на пару дней.
Мэллори помолчала немного, затем недоверчиво спросила:
— Ты правда это сделаешь?
— Да, если нужно.
— Она давно не видела бабушку с дедушкой, — признала Мэллори.
— Итак, ты согласна?
— Пока не знаю, дай мне еще подумать. — И собралась положить трубку.
Тогда Натан решился задать ей вопрос, который очень его волновал.
— Ты помнишь, было время, когда мы рассказывали друг другу обо всем?
Она молчала, и он продолжил:
— Время, когда мы ходили по улице, держась за руки, звонили друг другу на работу по три раза в день, когда разговаривали часами…
— Зачем ты говоришь все это?
— Потому что все время об этом думаю.
— Не считаю, что сейчас подходящий момент… — устало отозвалась она.
— Мне иногда кажется, что ты обо всем забыла. Но ты не можешь перечеркнуть все то, что мы пережили вместе!
— Я этого и не делаю. — Тон ее голоса изменился.
— Послушай… представь, что завтра меня собьет машина или что-нибудь еще случится. Последнее твое воспоминание о нас — это картина разбитой семьи.
Мэллори грустно произнесла:
— Мы и есть разбитая семья, Натан.
— Мы расстанемся навсегда, так и не простив друг друга. Думаю, потом ты будешь упрекать себя за это, тебе будет трудно с этим жить.
Мэллори не выдержала:
— Напоминаю тебе, что это твоя вина… — но, почувствовав, что рыдания подступают к горлу, не закончила фразу и положила трубку.
Чтобы не разбудить дочку, Мэллори сдержала слезы. Она опустилась на ступеньку лестницы. Вытирая покрасневшие глаза бумажной салфеткой, увидела свое отражение в большом зеркале прихожей.
С тех пор как не стало сына, она сильно похудела, и вся ее жизнерадостность будто испарилась и сменилась холодностью. А ведь в молодости она не выносила женщин а-ля Грейс Келли — ледяную дистанцию, чопорность, недоступность. Напротив, стремилась открыться другим людям, окунуться в их мир. Легкость характера проявлялась и в стиле одежды: чаше всего она носила джинсы и просторные, удобные пуловеры.
Мэллори поднялась к себе, погасила лампы в комнате, зажгла несколько свечей и ароматическую палочку. Многие считали ее уравновешенной и спокойной. Однако у нее была одна слабость, появившаяся еще в подростковом возрасте: она страдала от приступов анорексии. Повзрослев, Мэллори думала, что окончательно справилась с этим. До смерти Шона.
Трагедия произошла три гола назад, но боль не отпускала. Мэллори истязала себя мыслями, что все было бы иначе, останься она в ту ночь дома. Не проходило дня, чтобы женщина не вспоминала первые месяцы жизни сына: быть может, она не заметила, пропустила какой-то симптом, знак…
С тех пор как Мэллори чуть не утонула в озере, она панически боялась умереть. Но, став матерью, она поняла: самое тяжкое испытание — пережить смерть своего ребенка.
Она читала, конечно, что в восемнадцатом веке девяносто процентов детей не доживали до трех лет. Только раньше, в ту эпоху, смерть была повсюду и люди спокойнее воспринимали уход близких. Со смертью Шона жизнь остановилась.
Смерть сына навсегда останется для нее самой большой трагедией, но величайшим разочарованием стал распад семьи. С начала совместной жизни, еще в университетские годы, Мэллори верила, что будет просыпаться каждое утро рядом с Натаном до тех пор, пока один из них не умрет, — и оказалась обманутой. Впервые в жизни после смерти Шона она почувствовала себя чужой Натану. В моменты, когда ей так нужна была его поддержка, он уходил в работу, и она оставалась наедине со своим горем.
Чтобы выйти из депрессии, Мэллори целиком посвятила себя общественной деятельности. Последние месяцы работала над созданием интернет-сайта неправительственной организации. Задача ее состояла в том, чтобы классифицировать многонациональные компании по критериям, касающимся трудового законодательства и отношения к окружающей среде. Так создавались ассоциации, которые призывали людей бойкотировать фирмы, нанимавшие на работу детей или не соблюдавшие действующие законы.
Но это еще не все. Мэллори жила в Ла-Джолла, богатом квартале Сан-Диего. Роскошные пляжи, особняки на берегу моря — а у большей части населения нет нормального жилья. Три раза в неделю женщина посещала центр помощи бездомным — здесь по крайней мере она чувствовала себя полезной, особенно в канун Рождества, когда половина города толпилась в супермаркетах, проматывая целое состояние на ненужные покупки. Мэллори не переносила этой суеты, искажающей истинный смысл Рождества.
Было время, когда женщина хотела, чтобы ее муж участвовал в акциях протеста вместе с ней: Натан, блестящий адвокат, мог бы применить свои знания в деле служения идеалам. Но нет, их семья строилась на каком-то недоразумении, а они не понимали этого. Мэллори всегда жила вдали от высшего общества, встречалась лишь с некоторыми из своего круга, тем самым давая мужу понять: «Меня не волнует, что ты другого происхождения».
