Высказав Ващенко все, что считала нужным, Соловьева отправилась к самой Виктории Васильевне — пожаловаться, попросить защиты, поплакаться в жилетку. Виктория Васильевна, уже бывшая в курсе всей этой истории и имевшая воспитательную беседу с Дубко, выслушала Соловьеву, успокоила, а после ее ухода вызвала к себе Ольгу Борисовну.
— Оля, — доверительно сказала она, — я тебя прошу, как никогда не просила. Поговори с Боткиным, объясни ему, что можно делать, а чего делать не нужно. Сядь и проговори все по пунктам, по должностным обязанностям и по ситуациям. Я понимаю, что формально он сделал все правильно, но надо же иногда и голову включать. Он хотя бы у Дуба нашего зеленого спросил сначала — вызывать полицию или нет. К чему вся эта ненужная самодеятельность? К тому, чтобы завтра в «Московских сплетнях» появилась бы заметка о том, как развлекаются в рабочее время заместитель главного врача и доцент кафедры? Мало нам шишек? Надо же соображать, не раздувать из мухи слона… Ты уж постарайся, а то ведь избавиться от него пока не получается. Он только на вид дурак дураком, а на самом деле очень даже себе на уме. Я пыталась его на заведование отделением в одну ведомственную богадельню сплавить, так ничего не вышло — наотрез отказался. Промямлил что-то насчет невозможности работы в платной медицине, но я по глазам его видела, что дело совсем не в этом…
Ольга Борисовна, хоть и нисколько не верила в результативность подобной беседы, все же попыталась ее провести.
— Я же действовал согласно приказу… — начал объяснять Боткин, — номер из головы вылетел, только что помнил… Сказано же, что медицинские организации передают сведения в территориальные органы МВД по месту нахождения медицинской организации о поступлении или обращении пациентов в случаях наличия у них признаков причинения вреда здоровью в результате совершения противоправных действий. К этим признакам относятся и гематомы с ушибами мягких тканей. Поэтому я отправил телефонограмму и подготовил письменное извещение. Николай Николаевич толком мне ничего не объяснил. Но теперь я запомню, что у них с доцентом Ващенко случается такое, и на будущее…
— На будущее прошу учесть, что все, происходящее здесь, в больнице, не стоит выносить за пределы, — перебила Ольга Борисовна. — Или сначала подумать, а потом уже выносить.
— Я думал… — растерянно возразил Алексей Иванович. — Думал, что напали на Николая Николаевича какие-то хулиганы… Думал, что нельзя оставлять такое безнаказанным, спускать на тормозах…
Ольге Борисовне сразу же расхотелось «проговаривать по пунктам». Бесполезно. Зачем проговаривать, если заранее известно, что не подействует. В конце концов, Боткин ни в чем не виноват, виноваты Дубко и Ващенко. Пить надо с умом, воздерживаясь от гладиаторских боев как средства выяснения отношений.
Совершенно незаметно для Ольги Борисовны в ее восприятии кое-что изменилось. Если раньше Боткин раздражал ее, то сейчас — веселил или удивлял. Отношение к нему изменило знак с минуса на плюс.
Это была не любовь, а следствие. Следствие того, что из категории «чужих» Алексей Иванович перешел в категорию «своих», а к своим Ольга Борисовна относилась приязненно и многое им прощала. До тех пор, разумеется, пока они оставались своими.
Да и потом, всех ситуаций не предугадать, на каждый случай шаблона не придумать. Жизнь настолько многообразна, что на все ее сюрпризы шаблонов не напасешься. Тут больше надо уповать на здравый смысл, который у Боткина весьма своеобразен.
«Надо же, — уже не в первый раз удивилась Ольга Борисовна. — Все время вбиваем в головы сотрудникам приказы и инструкции, требуя их соблюдения, а как кто-то начинает соблюдать их досконально, имеем проблемы. Нет в жизни совершенства».
Ольга Борисовна имела в виду жизнь вообще, а не свою собственную жизнь. Жизнь Ольги Борисовны была совершенной во всех отношениях, разумно упорядоченной и правильно организованной. Во всяком случае, так думала она сама. Думала и верила.
Приходите завтра
— За неделю знакомства с отечественным здравоохранением, будь оно неладно, я уже успела заметить, что некоторые доктора считают своих пациенток чем-то вроде законной добычи!
— А то нет!
— Я не в смысле денег, а в другом… Этот из хирургии, круглолицый такой, лысый, как две капли воды похожий на пупса, осматривал меня полчаса — сначала мял живот, а затем попросил снять майку совсем и долго мял грудь. Совсем как наш участковый врач, который однажды долго-долго слушал меня своим фонендоскопом, только вот трубочки в уши вдеть забыл!
— А мой участковый как-то гладил меня, температурящую, по ноге, приговаривая при этом: «Все будет хорошо, все будет хорошо…» Чуть мозоль не натер, честное слово.
— А послушайте, как меня повезли на операцию… От сухости во рту мой язык накрепко прилип к небу, а две тетки, которые двигали каталку, шутили насчет того, как завозить меня в операционную — вперед ногами или вперед головой.
— А я ничего такого не помню. Помню только, что меня привезли куда-то, где нещадно светили лампы на потолке, быстро раздели догола, побрили, облили йодом и вкатили в вену укол, от которого я сразу же заснула и видела красочные, но бессвязные сны. Какие-то цветы, диковинные разноцветные плоды на ветвях невиданных деревьев, радуга, праздничный салют и все такое прочее…
— А я видела сны в реанимации, а когда очнулась, то больше уже не могла заснуть — рядом все время громко шумели. Орали больные, орали врачи и медсестры, а у меня даже не было подушки, чтобы спрятать под ней голову. Реанимация, блин…
— Бессонная ночь в реанимации — это, скажу я вам, испытание. Мне лично казалось, что от стонов и криков вокруг меня я схожу с ума…
— Даже в реанимации не могут покой людям обеспечить!..
У врачей принято обсуждать пациентов громко, во всеуслышанье, и пациенты платят им той же монетой. Идут по коридору — и обсуждают. Стоят в вестибюле и обсуждают. Сидят в очереди — и обсуждают. Громко, в полный голос, совершенно не стесняясь.
Для Алексея Ивановича подобное казалось диким. Конечно, и в Мышкине пациенты судачили о врачах, ведь ничто человеческое мышкинцам не чуждо, но судачили не столь громогласно и не в столь негативном ключе. Ему постоянно хотелось вмешаться — объяснить, например, что пальпация молочных желез проводится с целью диагностики опухолевых и воспалительных заболеваний, что в действиях врачей не стоит сразу же искать сексуальную подоплеку, что из-за замены напольной плитки в коридоре перед вторым операционным блоком несколько дней приходилось совершать сложные маневры каталками, лавируя, огибая и разворачиваясь в крайне стесненных условиях. И что в реанимации шумно, потому что там сутки напролет идет работа — привозят, увозят, реанимируют, делают различные манипуляции… Не санаторий же, в конце концов. Вот в санаториях клиент вправе рассчитывать на тишину по ночам и в тихие часы. Там совершенно другая специфика.
Сказать хотелось многое, но мешали два обстоятельства. Во-первых, в чужой разговор без приглашения вмешиваются только невоспитанные люди. Во-вторых, если вмешиваться во все подобные разговоры, то больше ни на что времени не хватит, ведь надо не просто вмешаться и устроить перепалку, а выслушать, вникнуть в суть, объяснить, убедить. Алексей Иванович нередко думал о том, что на телевидении совершенно напрасно нет передачи, в которой врачи разных специальностей отвечали бы на вопросы населения. На самые острые, самые неожиданные, самые-самые. Чтобы люди понимали, отчего и почему, взаимопонимание оно ведь всем на пользу — и врачам, и больным. «Вот если бы часть рекламы, не всю, конечно, а только часть, заменить на такие вот вопросы-ответы, — мечтал Алексей Иванович, при всей своей наивности хорошо понимавший, что совсем без рекламы телевидения быть не может. — Это же какая польза! И удобно — длинную передачу не всякий до конца досмотрит, а короткую вставку с одним-двумя вопросами посмотрят все. Да и запоминается лучше вразбивку, чем потоком…»
