— Сюда к тебе приглашать только лишний раз палиться, — сказал он, оглядывая хаос, царящий вокруг, с таким неодобрением, словно сам не участвовал в его создании. — Я пойду в приемное, а ты тут приберись. Если все будет нормально, вернусь чайку на дорожку выпить.
— Ты, Коль, обязательно возвращайся! — попросил Ващенко. — Чай — это святое. У меня где-то пастила должна быть.
— Вернусь! — пообещал Дубко и ушел…
Алексей Иванович окружил Николая Николаевича такой заботой, что тот даже немного опешил. Николай Николаевич думал, что его послушают (в смысле — послушают, как он дышит и как бьется его сердце), снимут кардиограмму, а затем дадут таблетку (как вариант — сделают укол) и отпустят. Можно будет вернуться к Ващенко и побаловаться чайком, до которого Дубко был великий охотник. Водочку он, конечно, уважал больше, но и за чаем признавал определенные достоинства, особенно если заварить покрепче.
Но не тут-то было. Анализами крови и мочи да кардиограмммой Алексей Иванович не удовлетворился. Вызвал невропатолога, для того чтобы исключить мозговые дела (а ну как инсульт или сотрясение мозга?). Дежурный невропатолог с учетом статуса пациента и степени его опьянения решил подстраховаться и пригласил заведующего нейрохирургическим отделением Спивака, никогда не уходящего с работы раньше девяти вечера.
В больнице было принято считать, что Спивак трудоголик, беззаветно преданный нейрохирургии, и перестраховщик, вникающий в любую мелочь и старающийся все держать под контролем. На самом же деле Спивак старался ограничить до минимума общение со своей женой, вот и приходил домой как можно позже, чтобы наскоро поужинать и лечь спать. Разводиться ему не хотелось — он любил своих детей, сына и дочь, да и не факт еще, что следующая жена окажется лучше прежней.
Разумеется, понадобилась обзорная рентгенография черепа в двух проекциях — спереди и сбоку. По дороге в рентгенкабинет Дубко пожаловался на боль в шее. Заодно сделали и рентгенографию шейного отдела позвоночника в трех проекциях и рентгенографию грудного отдела позвоночника в двух проекциях, потому что имели место и жалобы на боли в груди.
— Я ж после ваших облучений импотентом стану! — возмущался Дубко, но все же позволил «сфотографировать» себя со всех сторон.
Попутно он поделился с дежурным рентгенлаборантом Бирюковым своими впечатлениями от смешения различных алкогольных напитков.
— Портвейн на шампанское — это нечто! С одной стороны, на душе приятно, а с другой — как-то печально. Непередаваемое ощущение. Вроде бы как сознаешь, что у тебя все хорошо, и даже радуешься этому, а с другой стороны, чувствуешь себя одиноким, всеми забытым и никому не нужным старым пердуном! А как славно ершить горилкой светлый лагер! Такой ерш не просто вдохновляет, а буквально окрыляет!
Казалось — кто бы мог ожидать от Дубко подобной тонкости в наблюдениях, а вот же.
По завершении обследования Алексей Иванович предложил Дубко остаться до утра в приемном отделении. Для динамического наблюдения за состоянием и небольшой «промывки» организма при помощи капельниц и мочегонного. Николай Николаевич подумал и согласился.
Он начал задремывать под капельницей, когда в палату к нему явился незнакомый коренастый мужчина лет тридцати в черном костюме и темно-серой водолазке. В левой руке мужчина держал куртку, сложенную подкладкой наружу. Поздоровался, не спрашивая разрешения, придвинул к кровати стул, сел, положил куртку на колени, достал из кармана удостоверение в вишневой обложке с гербом и представился. Звания и должности незваного гостя Николай Николаевич не запомнил, точнее — толком не расслышал, потому что от пережитого в голове малость шумело, а уши слегка заложило, но переспрашивать не стал, а только спросил:
— Чем обязан?
— Я по поводу ваших телесных повреждений, — ответил гость, доставая из внутреннего кармана блокнот и ручку. — Расскажите, где, когда и при каких обстоятельствах вы их получили.
— Пустяки, дело житейское, — совсем как Карлсон, ответил Николай Николаевич. — Нечего рассказывать…
— То есть бытовуха, — уточнил гость. — И кто же это вас?
— Да какая разница… — попытался увильнуть от ответа Николай Николаевич.
— Большая, — ответил гость. — Поступил официальный сигнал, я должен выяснить детали. Поэтому давайте не будем терять время. Рассказывайте, я жду…
Чтобы отвязаться, Николай Николаевич рассказал все как было. С подробностями, чтобы гость понял — дело выеденного яйца не стоит, так, обычные трения между друзьями. С кем не бывает…
Гость слушал, записывал, иногда задавал уточняющие вопросы. Под конец спросил, будет ли Николай Николаевич писать заявление.
— Какое заявление? — не понял Дубко.
— По факту нанесения вам телесных повреждений. Дело-то не такое простое, раз вы сейчас под капельницей лежите…
Дубко разволновался, повысил голос, заявление писать наотрез отказался.
— Не волнуйтесь, вам вредно, — сказал гость и ушел.
Откуда бдительным стражам правопорядка стало известно о происшедшем, Дубко как-то не подумал. Обрадовался, что избавился от въедливого визитера, и снова задремал. Он и подумать не мог, что в полицию позвонил доктор Боткин. И не из вредности (вредности у Боткина не было ни на грош), а по долгу службы, выполняя то, что обязан был выполнять. Существует приказ о том, что врач, заподозривший причинение вреда здоровью пациента в результате совершения противоправных действий, должен телефонограммой сообщать об этом в органы, а следом направлять письменное извещение. Что Алексей Иванович и сделал. Без сомнений и колебаний, с полной уверенностью в собственной правоте.
Ващенко, не дождавшись возвращения Дубко, вызвал такси и уехал домой, поэтому разговаривать с ним оперативнику пришлось на следующий день. Он явился на кафедру вскоре после того, как Ващенко ушел на обход, и узнал, что учебный обход с курсантами длится по меньшей мере часа полтора, если не все два. Пришлось «выдергивать» Ващенко с обхода, чем тот, естественно, оказался не очень доволен. В ответ на свое громкое возмущение, высказанное в коридоре второго, женского, травматологического отделения, Ващенко получил объяснения, которые услышали все находившиеся в коридоре — постовые медсестры, кое-кто из ходячих пациенток, а самое главное, слышала старшая медсестра Соченькова, главная сплетница больницы, за свою любовь к распространению новостей ласково прозванная «Наше радио». Часом позже вся больница уже знала, что доцент Ващенко вчера по пьяному делу покушался на убийство заместителя главного врача по гражданской обороне и мобилизационной работе. Слух оброс красочными подробностями, откуда-то возникла версия насчет того, что причиной ссоры стала старшая медсестра физиотерапевтического отделения Соловьева, одинокая знойная женщина слегка за сорок, любительница разнообразия с репутацией весьма искушенной и искусной любовницы. Разгневанная Соловьева пришла на кафедру травматологии и устроила там скандал.
— Я вам не какая-нибудь там! — орала она. — Я — приличная женщина и прошу меня в ваши дела не впутывать! Храни меня бог от таких любовничков, как вы с Дубко, а от остальных напастей я сама как-нибудь избавлюсь!
