Плоская острота вызвала смех не только у курильщиков, но и у стоявшего поблизости охранника. Ольга Борисовна едва не задохнулась от ярости. Следовало, конечно, поставить наглеца на место каким-нибудь остроумным или хотя бы высокомерно-презрительным ответом («очень мне нужно с каждым придурком знакомиться»), но Ольга Борисовна сплоховала. Потеряла в гневе способность хладнокровно рассуждать и в результате потеряла лицо.
— Назовите свою фамилию! — выкрикнула она в ухмыляющуюся рожу. — А то… а то… я не знаю, что я с вами сделаю!
— Прекрасно знаете, — парировал хам, — только я не соглашусь.
Сделал последнюю затяжку, отправил щелчком окурок вправо, сплюнул влево, развернулся на здоровой ноге и неторопливо заковылял к третьему корпусу, в котором находилась травма. С победительно-самодовольным выражением не только на лице, но и на спине. Во всяком случае, именно так показалось Ольге Борисовне.
С трудом сдерживая слезы, Ольга Борисовна закусила дрожащую нижнюю губу и едва ли не бегом рванула к себе в кабинет.
— Вот когда в России появилась вилка? Весной тысяча шестьсот шестого года, на свадьбе Лжедмитрия Первого и Марины Мнишек! — рассказывал охраннику, блюдущему покой приемного отделения, доктор Боткин. — А все почему-то уверены, что при Петре…
Увидев красную, как помидор, и подрагивающую лицом заведующую, Боткин воскликнул:
— Что случилось, Ольга Борисовна? На вас лица нет!
Ольга Борисовна, ничего не отвечая, скрылась за дверью своего кабинета. Девяносто девять человек из ста не рискнули (или хотя бы постеснялись) вломиться следом с расспросами. Но Алексей Иванович Боткин не относился к серому подавляющему большинству, а был самобытным уникумом, яркой и непредсказуемой личностью. Он почему-то решил проявить интерес и участие, а может, просто обрадовался возможности отвлечься от рутинной работы. А может, ему просто понравилось утешать заведующую отделением или же он решил, что это его долг. Или почетная обязанность.
На этот раз Ольга Борисовна нуждалась только в одном — в одиночестве и не собиралась давать непрошеному утешителю ни единого шанса, ни единой возможности.
— Убирайтесь! — крикнула она, для верности указав рукой на дверь. — Вон!
— Но… — заикнулся было Боткин.
Ольга Борисовна окончательно сорвалась. Открытым текстом послала доктора Боткина на три веселые буквы и добавила, что все мужики сволочи и козлы, и что он тоже такой, исключений не существует. При этом дважды назвала его не Боткиным, а Мышкиным. Чего оба они, кажется, не заметили. До Боткина наконец-то дошло. Не сказав в ответ ни слова, он ушел.
Выплеск эмоций пошел на пользу — рыдать расхотелось. Высказаться всегда хорошо, пусть даже и не совсем по адресу. С другой стороны, если исходить из постулата, гласящего, что все мужчины сволочи и так далее, то какая разница, кому именно из них высказывать свое справедливое негодование? Ровным счетом никакой. Боткин небось тоже думал — проявлю участие и начну из заведующей веревки вить. Фигушки! Облом-с!
Ольга Борисовна сделала несколько глубоких вдохов, а затем выпила, не торопясь, два стакана воды. Двух стаканов вполне хватило для того, чтобы залить пожар, бушевавший внутри.
Слегка отмякнув душой, Ольга Борисовна укорила себя за излишнюю эмоциональность. Что-то в последнее время частенько стало пробивать на слезу, надо сдерживаться, нельзя распускаться, а то станешь такой же истеричкой, как доцент Яковенко с кафедры неврологии. У той что ни слово — то эмоция, что ни предложение — то визг. Нервный невропатолог — классический пример сапожника без сапог. В прошлом году на экзамене в припадке буйства порвала зачетную книжку одной студентки. Другого бы за такое поперли не только из доцентов, но и с кафедры, а Яковенко отделалась выговором. Да еще и жаловалась всей больнице на то, как незаслуженно этот выговор получила. Подумаешь — зачетка! Велика ценность! Принеси клочки с ошметочками в деканат, тебе новую выпишут. Нет, нельзя становиться такой. И не только потому, что излишняя эмоциональность осложняет жизнь и пагубно сказывается на здоровье, но и из карьерных соображений. Истеричек повышать не очень-то любят, они проблемные, неудобные. Их если и повышают, то только в безальтернативных случаях, когда больше некого повышать. А карьера — это святое. Как еще можно самоутвердиться в этом мире, как не достигнув определенных высот?
Успокоившись процентов на восемьдесят, Ольга Борисовна испытала нечто вроде угрызений совести. Зря она обматерила Боткина. Во-первых, совершенно не по делу, а во-вторых, материться — это не ее стиль. Пусть другие матерятся, например заместитель главного по гражданской обороне Николай Николаевич. Он без мата никак свои мысли выразить не может, извилин не хватает. А Ольга Борисовна и без мата прекрасно справляется.
— Извиниться? — вслух спросила себя Ольга Борисовна и вслух же ответила: — Много чести будет!
Действительно, зачем она должна извиняться, если Боткин сам виноват? Его не звали, а он приперся — вот и получил. Но лучше было бы просто потребовать, чтобы он вышел из кабинета, не скатываясь до нецензурщины и мелодраматических обобщений насчет мужского пола. Как ни крути, а определенную вину Ольга Борисовна за собой чувствовала. Если не извиняться, то как-то сгладить свою грубость было просто необходимо. Ладно бы еще Колбина послала и выматерила, а то — Боткина. Доброго безответного чудика, от которого, если уж начистоту, и избавляться почему-то не хочется. Неудобный он какой-то, это так, но в то же время не противный, не отталкивающий, скорее даже наоборот. И не алкаш, а среди врачей приемных отделений алкоголизм постепенно становится традицией. Работа тому способствует, с одной стороны, она суточная — отдежурил и гуляй, а с другой — нервная, на переднем, так сказать, крае. Вот и спиваются люди.
«Сгладить» в понимании Ольги Борисовны означало поговорить в обычной спокойной манере, дать понять, что все нормально, что не надо придавать пустякам большого значения. Ольга Борисовна заперла дверь на замок, посмотрела в зеркало, беглыми движениями поправила прическу и макияж, с недовольством отметила, что под глазами снова появились черные круги (спать надо побольше), и вышла на поиски доктора Боткина.
Алексей Иванович отыскался в смотровой. Принимать было некого, день сегодня был каким-то «неурожайным», поэтому доктор и медсестра Таня коротали время за беседой.
— Николай Лесков умер от инфаркта миокарда, — рассказывал Боткин, — иногда, правда, пишут, что от стенокардии, но уж мы-то с вами, Татьяна Валентиновна, прекрасно знаем, что от стенокардии умереть невозможно…
— Как интересно! — сказала Ольга Борисовна, входя в смотровую и садясь на кушетку. — А вы любите Лескова, Алексей Иванович, или вас только медицинские аспекты его биографии интересуют? Мне вот, например, «Леди Макбет Мценского уезда» очень нравится.
— Сильно написано, — кивнул Боткин, — очень впечатляет, но мне больше всего нравится «Очарованный странник»…
Вел себя он, как обычно, словно и не было в кабинете заведующей отделением полчаса тому назад никакого инцидента.
