— …Но понемногу втянулась, привыкла. И вы привыкнете. Расти надо, не век же в приемном отделении дежурить. Да и почему вы так в себе сомневаетесь, Алексей Иванович? Вы же, кажется, говорили, что там, у себя, исполняли обязанности завотделением?
— Исполнял, было дело, — подтвердил Алексей Иванович, краснея еще больше.
— Так в чем проблема? — На сей раз Виктория Васильевна удивилась искренне. — Порядки везде одни и те же, болезни — тоже. Подумайте хорошенько, Алексей Иванович, только учтите, что подобные предложения делаются нечасто.
Виктория Васильевна позволила себе немного нахмуриться и поджать губы.
— Да я понимаю, Виктория Васильевна, и очень благодарен вам, но не могу… Вы не подумайте, пожалуйста, что это я кочевряжусь или лысого брею…
— Лысого бреете? — Виктория Васильевна удивленно поиграла бровями.
— Ну, в смысле, делаю вид, притворяюсь, — окончательно смутился Боткин, — так у нас говорят…
— А что еще у вас говорят?
Алексей Иванович не уловил некоторой взвинченности в голосе начальства.
— Что еще? — призадумался он. — Так сразу и не вспомнить… Ну, например, трехлитровую банку у нас называют баллоном, а банкой зовут большую металлическую бочку, вкопанную в землю. Получается что-то вроде маленького погреба. В гаражах их делают обычно.
— Вот как? — вежливо удивилась Виктория Васильевна. — Интересно…
— А «мороговать» или «морговать» — означает «брезговать», — оживился Боткин. — А еще говорят… Простите, Виктория Васильевна, у вас, наверное, дела…
— Дела, — подтвердила Виктория Васильевна. — Так что же с моим предложением, Алексей Иванович?
На слове «моим» она сделала ударение, намекая на то, что отказ может быть воспринят ею как личное оскорбление, но Боткину не было дела до подобных логических выкладок.
— Вынужден отказаться, Виктория Васильевна. В Мышкине отделением заведовать — одно дело, в Москве — совсем другое. Да еще в ведомственной клинике, да с платными пациентами… Не потяну я, сам опозорюсь и вас подведу. Нет, не могу…
— Дело хозяйское. — Виктория Васильевна поняла, что Боткин не согласится, и больше уговаривать не стала, зачем зря время терять. — Была бы честь предложена, а там… Идите, Алексей Иванович, я вас больше не задерживаю.
Боткина, живущего при больнице, точнее — в больнице, можно было пригласить для разговора и в его выходной, но среди немногочисленных принципов Виктории Васильевны был и такой, согласно которому не стоило «дергать» подчиненных в нерабочее время без крайней на то нужды. Поэтому Боткин был вызван в день очередного своего дежурства, и замещала его на приеме заведующая отделением, не знавшая причины вызова и оттого немного терзаемая любопытством. Заместитель главного врача по медицинской части не вызывала подчиненных к себе без повода или по пустякам. Для разговоров по душам и обмена сплетнями у Виктории Васильевны имелись в больнице две задушевно-заклятые подруги — главная медсестра Лариса Игоревна и заведующая аптекой Галина Владимировна, люди соответствующего уровня, своего, так сказать, круга, принадлежащие к больничной элите. Галина Владимировна, менявшая по сезону не только одежду, но и автомобили — зимой она ездила на белом «Ниссане Кашкай», а когда снег и лед сходили с дорог, пересаживалась на белую же «Октавию». Считалось, что своим бросающимся в глаза благосостоянием Галина Владимировна обязана сыну, владельцу мебельного магазина в Мытищах. Но это была официальная версия. На самом же деле и Галина Владимировна, и ее сын вместе с семьей и хронически убыточным магазином, и ее дочь, студентка Первого меда, существовали (и довольно неплохо, надо сказать, существовали, дай бог каждому) на побочные доходы от аптеки. Если иметь голову на плечах и благословение небес, то есть одобрение главного врача, то из любой больничной аптеки можно сделать настоящую сокровищницу Аладдина, из которой сколько ни черпай, все равно не убудет.
— Что там случилось? — первым делом поинтересовалась Ольга Борисовна, когда Боткин явился к ней в кабинет доложить, что вернулся в отделение.
По его сконфуженному виду было ясно, что что-то точно «случилось». Вообще-то Боткин конфузился часто, по нескольку раз в день, но Ольга Борисовна уже научилась разделять эти конфузы по уровням или, лучше сказать, степеням. Сейчас Алексей Иванович отходил от конфуза значительного, явно первой степени.
— Ничего не случилось, Ольга Борисовна. Просто Виктория Васильевна решила принять дальнейшее участие в моей судьбе…
— Дальнейшее? — удивилась Ольга Борисовна. — А что, она уже принимала участие?
— Ну как же! — удивился в ответ Боткин. — А кто же меня пригрел и приютил, как не она? Сразу приняла на работу, да еще и вошла в мое бедственное положение…
— Я в курсе, — снова перебила Ольга Борисовна, так и не поняв до конца — всерьез ли Боткин считает Викторию Васильевну своей благодетельницей или же так тонко издевается.
— А сейчас Виктория Васильевна решила поспособствовать моей карьере…
Ольга Борисовна скорей бы могла предположить, что Виктория Васильевна способна загубить карьеру доктора Боткина, нежели ей способствовать. О коварном плане «выжимания» Алексея Ивановича на заведование ей ничего не было известно. Виктория Васильевна не делилась без нужды своими планами с подчиненными и ничего им не объясняла. Всяк сверчок да знай свой шесток.
— …предложила мне должность заведующего отделением…
Ольгу Борисовну словно током ударило.
— …но я отказался, — продолжал Боткин, не заметивший, как изменилось выражение лица заведующей отделением; впрочем, особо замечать было нечего, Ольга Борисовна умела владеть собой. — Надеюсь, что она не сильно обиделась. Ольга Борисовна, а вы случайно не в курсе, какой размер руки у Виктории Васильевны?
«Обручальное кольцо он, что ли, собрался заказывать?» — подумала Ольга Борисовна. Мысль была дикой, но жизнь иной раз подкидывает и не такие сюрпризы.
— Не знаю, — задумалась она, глядя на свою руку. — На размер больше моего, наверное. Да, скорее всего седьмой… или семь с половиной. А вам, собственно, зачем?
— Хочу отблагодарить Викторию Васильевну за доброе отношение, — не стал запираться Боткин. — Не деньги же ей предлагать. Я уже спрашивал в письме у мамы…
Ольга Борисовна ущипнула себя правой рукой за левую, чтобы убедиться в том, что она не спит, а бодрствует. Он не только по старушкам специализируется, но еще и разрешения в письме у мамы спрашивает. Вот уж действительно в тихом омуте черти водятся, да еще какие ушлые черти! Стоп, но Виктория, кажется, замужем… впрочем, какая разница, не в средневековой Англии живем, развестись проще простого. Нет, это невозможно!
— …мама ответила, что можно. У нее еще осталось немного шерсти от нашей Маньки. Для себя берегла, но раз уж такое дело…
«Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…» Этими словами Лермонтова можно было описать не только Бородинскую битву в самом ее разгаре, но и то, что творилось в голове Ольги Борисовны. Размер руки… Мама… Шерсть от Маньки… Ну, если уж Боткину предлагают заведование, то чего еще можно ожидать?
