Из-за увольнения Голтышева и Самойленко старшей медсестре пришлось срочно перекраивать график и обзванивать сотрудников, чтобы сообщить им об изменениях. Скотина Колбин отказался выходить в среду, сославшись на запись к стоматологу, и бросил трубку. Надежда Тимофеевна обратилась за помощью к заведующей отделением. Ольга Борисовна перезвонила, выслушала, попросила, уговорила, но к окончанию разговора дошла до состояния, которое можно было охарактеризовать как взрывоопасное. Достаточно было одной искры…
«Искра» не заставила себя ждать. В дверь кабинета постучали. Стучать мог только гипертрофированно деликатный Боткин, все остальные ломились без стука. Да и какой смысл стучаться в служебный кабинет? Только время терять.
— Ольга Борисовна, тут какое-то непонятное направление на госпитализацию, — Боткин положил на стол две бумажки — побольше и поменьше. — Код диагноза не соответствует указанному в выписке…
— Фамилия соответствует? — перебила Ольга Борисовна, чувствуя, как все ее тело начинает вибрировать.
— Фамилия соответствует, — подтвердил Боткин.
— Паспорт и полис имеются?
— Имеются.
— Так какого же черта вы ко мне приперлись?! — заорала Ольга Борисовна, подпрыгивая от избытка эмоций в кресле. — Что я вам — няня?! Мэри, мать ее, Поппинс?! Что я вам, сопли должна утирать и в поликлинику вместо вас звонить?! Перезвонить и уточнить вы не можете, а водку жрать во время дежурства — так запросто! Ненавижу!
В глазах у Ольги Борисовны потемнело, в груди сперло. Захотелось швырнуть в Боткина чем-то тяжелым, но из-за любви к порядку на столе у Ольги Борисовны ничего подходящего для метания не было — только два телефонных аппарата, городской и внутренний, да направления и выписка, принесенные Боткиным. Рука с судорожно дергающимися пальцами потянулась к бумажкам, но Алексей Иванович, явно догадавшись о намерениях заведующей, проворно схватил их и не глядя сунул в карман. В сердцах Ольга Борисовна стукнула кулаком по столу. Руку от кулака до локтя пронзило болью. На глаза навернулись слезы, готовящиеся хлынуть ручьями. Закрыв лицо руками, Ольга Борисовна разрыдалась, оплакивая свою никчемную и никому не нужную жизнь, проходящую в окружении идиотов, алкашей и просто придурков, оплакивая несбывшиеся мечты и собственную былую наивность, граничащую с глупостью. Надо было прилепиться к какой-нибудь кафедре, а не идти в «практическое здравоохранение», будь оно трижды проклято! Здравоохренение!
И был Ольге Борисовне голос свыше. Низковатый, тихий, приятного тембра. «Ничего, ничего, — говорил голос. — Все пройдет, все будет хорошо…» И словно какой-то теплый луч коснулся ее головы…
Слезы закончились раньше, чем перестало трясти. Ольга Борисовна продолжала прятаться в собственных ладонях и слушать голос. Чудо не удивляло ее, а воспринималось как нечто совершенно естественное, будто каждый день голоса слушала. Потом Ольга Борисовна вдруг осознала, что теплый луч это не теплый луч, а чья-то рука, тоже, впрочем, теплая. Рука размеренно гладила ее по голове: «Ничего, ничего…» «Все пройдет…» «Все будет хорошо…» Ольга Борисовна отняла руки от лица, подняла голову и встретилась взглядом с Боткиным, отпрянувшая рука которого замерла в воздухе и со стороны могло показаться, что Алексей Иванович собирается дать заведующей отделением подзатыльник.
В таком положении их и застала старшая медсестра. Она поступила крайне деликатно — открыла дверь, увидела, не сказав ни слова, закрыла дверь. И что самое примечательное, никому об увиденном не рассказала. Хотя рассказать, конечно же, хотелось, очень уж нестандартной была увиденная картина. Но не хотелось портить отношения с заведующей отделением. Особенно с учетом того, что Надежда Тимофеевна была пенсионеркой. Она хорошо знала свое дело и привычно хорошо справлялась со своими обязанностями, а кроме того, муж ее работал в Федеральной миграционной службе и при необходимости никогда не отказывался помочь оформить временную регистрацию кому-то из иногородних сотрудников больницы. Муж был моложе Надежды Тимофеевны на шесть лет, и эта разница в возрасте тоже являлась стимулом к продолжению работы. Негоже пятидесятилетнему мужчине, еще не вышедшему из стадии расцвета сил, иметь жену-пенсионерку. Несообразно как-то.
Мужу, впрочем, Надежда Тимофеевна не выдержала и проболталась.
— У нас, кажется, начинается служебный роман, — сказала она во время вечернего чаепития с любимой мужниной пастилой. — Новенький доктор, Боткин, которому ты недавно регистрацию делал, кажется, закрутил с нашей заведующей.
— Оно и хорошо! — одобрил супруг. — Встретились два одиночества, разожгли костер любви…
— Косте-о-ор любви-и-и, — нараспев передразнила Надежда Тимофеевна. — Это не костер будет, а сама не знаю что! Заведующая-то у меня — ух!..
Надежда Тимофеевна сжала кулак и тряханула им в воздухе.
— …А Алексей Иванович — эх!
Кулак разжался, последовал снисходительный взмах рукой. Что, мол, с него взять, чего от него ожидать…
— Все эти мужики, которые на первый взгляд «эх», в смысле женского полу очень даже «ух», — возразил супруг. — Взять хотя бы нашего Кузьмина. Его уже начальник кастрировать пообещал, потому что человек и сам не работает, и половине женского коллектива не дает.
— Уволить как-то гуманнее.
— Уволить нельзя. Они с начальником кореши не-разлей-вода. — Супруг потер друг о друга указательные пальцы, наглядно демонстрируя степень близости начальника с незнакомым Надежде Тимофеевне Кузьминым. — Вместе погранучилище заканчивали, потом вместе в Таджикистане служили. Друзей увольнять нельзя…
Немая сцена, невольной свидетельницей которой стала Надежда Тимофеевна, длилась около минуты. Затем Алексей Иванович опустил руку и отошел от стола на пару шагов, а Ольга Борисовна зло сказала:
— А вы, Алексей Иванович, ловкач! Сами доведете, сами же успокаивать кидаетесь. Это вас в Кошкине вашем научили так четко клинья к одиноким женщинам подбивать?
Она прекрасно понимала, что говорит несправедливые слова, но ничего не могла поделать. Хотелось быть несправедливой, гадкой, и пусть ее все ненавидят, хотелось выйти одной против всего человечества, расставить ноги пошире, упереть руки в бока, смачно сплюнуть наземь, прищуриться и спросить: «Ну, кто здесь самый смелый? Выходи!»
В данный момент в роли всего человечества выступал доктор Боткин. Ему Ольга Борисовна все и высказала. Начала с подбивания клиньев, затем перешла на то, что нечего жалеть тех, кто не нуждается в жалости, а закончила напоминанием относительно того, что в рабочее время надо работать. Дежурного доктора заждались пациенты, нечего ему торчать без дела в кабинете заведующей.
Боткин слушал молча, только головой покачивал, словно удивляясь. «Удивляйся, удивляйся», — злорадно думала Ольга Борисовна, выдавая очередную колкую гадость. Перед тем как уйти, он спокойно и мягко сказал:
— Я приехал из города Мышкина, Ольга Борисовна. Вы запишите, пожалуйста, если запомнить не можете. Мышкин, а не Кошкин. Это игра такая есть — «кошки-мышки».
