Часть третья
ВОЙНА
Глава 1
1 декабря 1904 года — 14 января 1905 года.
Маньчжурия
Штабс-капитан Станислав Фаддеевич Дорожинский спился бы, если не война. Беспросветная жизнь в забайкальских гарнизонах, по сравнению с которыми Хабаровск показался столицей мира, окрасила его маленькую вселенную в беспросветно-серый цвет. Лишь через четыре года после перевода (читай — ссылки) из Санкт-Петербурга ему восстановили звание. Несмотря на официальное разрешение дуэлей в армии, предполагалось триста раз подумать, на кого можно наставлять клинок или пистолет, а на кого — нет. Поэтому над ним висело пожизненное проклятие. И теперь, когда большинство его бывших сослуживцев и сверстников заполучило старшие офицерские звезды, он и штабс-капитана вернул с трудом.
Не смотря ни на что, офицер продолжал считать, что сломал себе жизнь не зря. Однажды перед Ляодунским отступлением он наблюдал над маньчжурскими сопками группу бипланов «Дукс-Х», родословная которых уходила к самохваловской «пятерке», способных нести бомбы или противокорабельную мину. Глядя на самолеты, Дорожинский был уверен, что, защитив авиаконструктора от происков княжича и его семейства, он чуть-чуть распрямил извилистую дорогу русского авиапрома. Петра, смешного маленького человека, бывший курсант уважал всем сердцем и готов был порвать на куски любого его врага.
Естественно, он не знал, что убийство Владимира Оболенского не только не спасло Самохвалова от неприятностей, но даже осложнило его жизнь. Это ничего не меняло. Экс-военлет считал себя неприметным благодетелем русской авиации, тихо гордился собой и вспоминал о сем самопожертвовании каждый раз, наполняя рюмку. То есть часто.
Русская армия никак не могла считать для себя успешным 1904 год. Накопив в мирное время на корейском полуострове значительные сухопутные силы, армия микадо нанесла сокрушительный удар. Несмотря на жертвы в десятки тысяч солдатских жизней, принесенных в мясорубке на юге Ляодунского полуострова, Порт-Артур был сдан врагу. За китайскую землю, которую Российская империя лишь арендовала, сражались, как за свою. Получая известия о трагедии Порт-Артура, защитники которого таяли под огнем превосходящих японских сил, офицеры не могли понять: какого черта бездействует огромная российская армия в Маньчжурии?
Под Ляоляном Дорожинский был ранен в ногу, прикрывая со своей ротой отход разрозненных частей 10-го армейского корпуса. В этой войне только так и продвигались по службе — обороняясь, отступая, снова отступая, чуть огрызнувшись, еще раз отступая. Им, низовым офицерам, доводились лишь жалкие обрывки гениальных стратегических директив генерала Куропаткина. Несмотря на бодрые утверждения, что после очередного отступления русская армия сократит линию фронта, получит подкрепления, измотает противника в обороне и ка-ак вдарит, между строчками читалась совсем другая стратегия: отступать чуть ли не до Урала, пока слабенькая японская армия, устав от прогулки на тысячи километров вдогонку за русской, истощится и капитулирует. Или до Москвы, как Кутузов, — ведь победили француза такой стратегией.
По слухам, единственный род войск, который сражался успешно, был именно тот, где ему больше всего хотелось нести службу. Авиация под командованием великого князя Александра Михайловича непринужденно завоевала господство в воздухе, задавив слабые военно-воздушные силы японцев.
Гениальная стратегия русского командования, по частному мнению штабс-капитана, зиждилась на необычайно эффективных действиях миноносного корпуса, расположенного на востоке Шаньдунского полуострова, на китайской земле, оккупированной кайзеровской Германией. По-родственному Вильгельм ссудил Николаю II приличный кус земли, где расположилась авиабаза и две пехотных дивизии. Пехота — на случай, если японцы наплюют на опасность войны с Германией и высадятся на полуострове.
На пределе дальности «Русские Витязи» контролировали практически полностью южное и юго-восточное побережье Кореи, а ближние воды находилось под присмотром летающих лодок «Морской Витязь». Их не хватало для полной морской блокады японских сил в Маньчжурии и Корее, но количество пущенных на дно транспортных судов было настолько угрожающим, что Япония за полгода истощила запас грузового тоннажа. Стало быть, отважный Куропаткин ждет, когда армия противника настолько оголодает, что сдастся без боя.
Ныне Пензенский 121-й пехотный полк 1-й бригады 31-й пехотной дивизии, куда экс-военлета забросила судьба после череды переводов и ранения, стоял под Мукденом и вкушал прелести военнопалаточного быта действующей армии в зимний период. Громадное количество войск, перемещенных в Маньчжурию накануне решающих победных битв девятьсот пятого года, не позволяло их толком разместить. Лишь офицеры 121-го полка ютились в китайских домишках, палатки рядового состава и унтеров гнездились на звенящей от мороза земле, разрываемые шквалистым ветром и сохраняющие минимум тепла.
Китайцев выселили заблаговременно. Князь Куропаткин, тщательный и методичный человек, всегда все предусматривал. Ему не удавалось ни разу предсказать лишь действия японских генералов, которые вносили неразбериху в его академически правильные построения и заставляли отступать на территорию, где он мог снова навести образцовый порядок.
Опрокинув рюмку-другую после обеда, весьма скудного и не намного лучшего, чем солдатский паек, Дорожинский одел зимнюю летную куртку, фуражку, замотался башлыком и покинул дом, заполняя время проверкой работ 3-го батальона. Армия, отказывающаяся наступать, вынуждена воевать от обороны. Шансы полка встретить японцев именно здесь стремились к нулю, но командование бригады дало приказ окопаться, полагая, что перед боями солдат необходимо чем-то занять. Вот только трудоемкие земляные работы на пронизывающем ветру в промерзшем грунте, с минимумом шанцевого инструмента и в основном подручными средствами, не соответствовали рациону питания и обмундированию пензенцев. Кутаясь в нелепый башлык, офицер думал о том, что у противника из южной страны зимнее обмундирование куда лучше, чем у нас, северян. Даже солдатская зимняя шинель в армии микадо теплее русской офицерской, а воротник оторочен собачьим мехом. Игнорируя глухое ворчание комполка, Дорожинский извлек старую куртку гатчинских времен, которую носил с пехотными фуражкой и башлыком. Наплевать, фронт — не брусчатка Дворцовой площади.
— Вашбродь, тута подпоручик от соседей, подсобить просят, — унтер Довженко то ли честь отдавал, то ли прикрылся рукой от ветра.
— Кто таков? Давай его ко мне.
Низкорослый офицер в куртке подозрительно знакомого покроя приподнял заиндевевшие усы, явив миру синие от стужи губы, и представился:
— Командир роты аэродромного обслуживания Киевского отдельного авиаотряда подпоручик Гильшер. — Промерзший авиатор увидел необычный наряд стоявшего перед ним военного и нерешительно добавил. — Господин штабс-капитан, вы из наших?
— Командир 3-го батальона 121-го пехотного полка Дорожинский. Коль интересно, бывший курсант Гатчинской офицерской школы. Пойдем, как вас по имени-отчеству? Милости прошу, Юрий Владимирович, отогрейтесь, там подумаем, чем помочь с вашей напастью.
