Тонкие столярные работы и покрытие крыльев перкалью Костович оставил у себя, не желая отдавать маленький кусок личного хлебушка и боясь, что его ноу-хау с «клей-цементом» и арборитом уйдут конкурентам. Джевецкий по-прежнему занимался винтами и прочими аэродинамическими конструкциями. Студенты, закончившие Технологический институт, остались в «Садко» мастерами. Двигатели собирались на месте из узлов, отлитых и выточенных на Путиловском и Обуховском заводах — развивать у себя точную металлообработку сочли невыгодным делом.
В декабре и январе Самохвалов, иногда взлетая на «тройке» с лыж, пару раз забирался под низкие зимние облака и нежданно-негаданно нарвался на серьезный конфликт со Священным синодом, угрожавшем отлучить его от церкви. Как-то Петр дал интервью, в котором на вопрос, видел ли он Бога на облаке, дал отрицательный ответ, не слишком о нем задумываясь, — многие аэронавты забирались ввысь куда дальше и, естественно, имели шанс встретиться с Господом разве что при падении. Заметка вышла со скандальным заголовком «Русский воздухоплаватель Самохвалов утверждает, что Бога на небе нет!» Разумеется, далеко не все из ополчившихся на Петра саму заметку прочли. Зачем: даже из заголовка атеизм прет с очевидностью.
Вопрос оказался настолько серьезным, что пришлось снова обращаться к Плевако, который отсудил у газеты солидный куш. Там напечатали опровержение, а другие издания опубликовали заявление Самохвалова на суде: «Человек, узнавший, что я не увидел Бога в облаке над Гатчиной, и сделавший на основании этого вывод, что Бога на небе нет, — законченный идиот или неисправимый атеист, что, на самом деле, одно и то же». Православная церковь успокоилась.
В феврале две «четверки», окрашенные в зеленый цвет, торжественно были сданы Русской императорской армии. Петр, не чуждый позерства, затянул со сдачей и совместил ее с 23 февраля — датой первого демонстрационного полета год назад. К тому моменту он уже основательно подготовил на «тройке» прапорщика Александра Николаевича Успенского, считая, что он вполне может в дальнейшем служить летчиком-инструктором для подготовки военлетов. Полагая, что часть взятых на себя обязательств Самохвалов выполнил, он начал готовиться к европейскому турне.
Об этом обещании ему лично напомнил сам император, однажды собственной персоной заявившийся на летное поле в сопровождении августейшего наследника. Наглядевшись вдоволь, суверен произнес слова, которые в наименьшей степени хотели услышать и сотрудники «Садко», и сопровождающая свита:
— Мы изволим подняться в воздух.
Болтавшийся рядом Кованько заявил об опасности сего дела, избавив Самохвалова от необходимости перечить царю. Но тот ткнул толстым пальцем в «пятерку» и заявил:
— Вижу двухместный аппарат. Мы не столь легкомысленны, как разбившийся в прошлом году поручик. Пусть управляет опытный пилот. Или ты, Никки, хочешь?
Будущий самодержец испуганно боднул головой и отступил на шаг. Его ждала божественная Алекс, какой смысл рисковать из-за отцовского каприза?
Лихорадочно прокрутив в голове варианты, Самохвалов крикнул готовить самолет к запуску двигателей. Он решил лететь сам, хотя эту машину в основном гонял Владимир Таубе. Не желая подвергать риску бывшего студента, Петр залез в заднее кресло, лихорадочно вспоминая впечатления двух пробных своих взлетов на двухместном биплане с мешком песка вместо пассажира. У «пятерки» проблемы с продольной центровкой, ее тянет кабрировать, есть пара мелких недочетов в шасси. Как назло, сняты противокапотные лыжи. Туговата ручка управления, на такой большой самолет уж лучше штурвал или руль, какой придумать. Если бы не явление императорской шайки, уже сегодня машину планировалось разобрать для внесения улучшений: удлинения хвостовой части фюзеляжа на три десятых метра, сдвиг нижнего крыла назад на четверть хорды. Перед европейскими гастролями недурственно облетать аппарат за пару-тройку недель. А сейчас на «пятерке» полетит царь. Чушь собачья. Оттого и проблемы страны — решает, по существу, всего один человек, а окружающие ему и доложить-то толком боятся.
Высокая и круглая государева шапка закрыла обзор. Петр сместился чуть в сторону, чтоб видеть полосу, дал газ обоим моторам и использовал полосу пробега до конца. Машина на удивление ровно повела себя в воздухе: грузный Романов оказался намного тяжелее пятипудового мешка с песком и чуть улучшил собой центровку. Осмелевший Самохвалов выровнялся метрах на шестидесяти и блинчиком скользнул на разворот через поле, отведенное для аэростатов: там ровно, и если что, сможет зайти на вынужденную. Выпрямив аппарат на глиссаде, авиатор повторил про себя много раз пройденные действия, молясь Богу — только бы не капотирование. Не приведи Господь, самолет станет на нос, тонной веса навалясь на Помазанника Божия, впереди ног которого лишь тоненький обтекатель из фанеры.
Опасаясь капота, Петр перетянул ручку на себя над полосой при выключенных моторах. «Пятерка» опустила киль, коснувшись дорожки сначала хвостовым крюком, потом свалилась колесами шасси, мерзко скакнула, выдав «козла» и, прокатившись, замерла. Самохвалов с ужасом смотрел на подпрыгнувшую при козлении монаршью шапку, боясь представить, в каком состоянии потревоженный ливер высочайшего чрева. Страхи оказались излишними. Александр выкарабкался, прогладил пятерней пострадавший зад и попрекнул совершенно другим:
— Жаль, невысоко.
— Виноват, всемилостивейший государь. Машина не до конца облетана, не имею права вами рисковать.
— Ее во Францию везете?
— Да, государь. Чуть переделаю, чтоб садилась мягче.
— А почему военным одноместную продали?
— Та — более проверенная модель и для учебных полетов подходит.
— Повелеваем испытать для военных нужд этот аппарат. На моем месте может сидеть наблюдатель или стрелок.
— Слушаюсь, всемилостивейший государь, — Петр изобразил ритуальный поклон и вспомнил о прозорливости брата, предсказавшего военный спрос именно на двухместный аппарат.
Прямо на летном поле император объявил о присвоении Самохвалову потомственного дворянства. Верно, и служивого бы хватило, только не состоит он на службе. Государь не хотел, чтобы на показушных авиаспектаклях Россию представлял безродный.
Торжественное оглашение царского рескрипта о даровании дворянства имело два неучтенных последствия. Во-первых, тихую зависть затаил Костович, который как иммигрант гораздо трепетнее относился к подобным привилегиям. Второе последствие преградило дорогу Петру примерно через неделю после публикации указа, когда авиатор в компании летчика-инструктора Успенского и двух курсантов — Эрнста Крислановича Лемана и Станислава Фаддеевича Дорожинского — направлялся к Гатчинской железнодорожной станции.
— Корнет Эммануил Николаевич Трубецкой, брат покойного Александра Трубецкого и сын униженного вами князя Трубецкого. Имею честь просить удовлетворения за оскорбления и беды, которые вы причинили моей семье.
Такого поворота событий Самохвалов никак не ждал. Ну, удружил царь-батюшка со своим дворянством. О купеческого сынка никто руки марать не станет, а тут извольте — удовлетворения просят. Пока беспокойные мысли крутились в голове, не обремененной знаниями о владении дуэльным оружием, меж зачинщиком и его будущей жертвой всунулся Дорожинский, известный в столичном гарнизоне бретер.
