– Нет, все одно… Ты как хошь, Ермил, а выход всегда есть. Что мешает Михайле приказчиком, вот как ты, к примеру, к чужим людям наняться?
«Наконец-то прозвучало имя клиента, – отметил Валентин. Ермил же в ответ на эту реплику расхохотался:
– Да кто ж митряевского человека, тем паче сына, к себе приказчиком возьмет? Сразу видно, дед, что ты, хоть и провел с торговым народом всю жизнь бок о бок, в купецком деле ничего не соображаешь. Потому и не стал сам купцом. Хотя мог бы.
– А на что мне? Я кормщик. И тем доволен.
– Так вот, дед. Никто к себе из наших, ярославских, к себе митряевского человека не допустит. Даже меня, ежели, положим, без работы останусь. Ведь каждый думает: «То ли работника честного беру, то ли тайного митряевского соглядатая». Ведь Митряевы за последние двести лет ни одного и не двух сожрали со всеми потрохами.
– Так и необязательно по хлебной части идти, – продолжал упорствовать дед. – Можно к суконникам попроситься или к ремесленникам податься.
– А то Митряевы мало и тех, и других проглотили? – Ермил скептически хмыкнул.
– Так они ж только по хлебной части?
– Верно, по хлебной. Но и всем остальным тоже никогда не брезговали. Лучше их никто никогда не умел довести человека до разорения и дело его перенять за копейку. Дело потом они приводили в порядок и перепродавали втридорога.
«Сейчас это называется недружественным слиянием и поглощением с последующей реструктуризацией и модернизацией бизнеса, имеющей конечной целью его рекапитализацию и дальнейшую реализацию в соответствии с новой рыночной стоимостью. Вот так вот». Здесь в своем мысленном резюме Валентин, торжествуя, поставил жирную точку. В свои двадцать девять он принадлежал к когда-то многочисленному, а ныне вымирающему племени вечных студентов. Процесс получения им высшего образования являлся весомой и, наверное, единственной веской причиной для его стариков, по которой он уже более десяти лет «болтался», как они выражались, по съемным квартирам в Москве, вместо того чтобы вернуться домой в Ялту. Сначала учеба была для Валентина поводом, чтобы не делать этого, но со временем превратилась в нечто вроде хобби. Уж каких только курсов не довелось ему прослушать! Вот разве что по медицинской части был пробел, но на следующий учебный год он запланировал начать ликвидацию этого «белого пятна» в своем образовании. В университете никто и не думал ему препятствовать в его невинном увлечении. Ну хочет человек учиться! Так ведь платит же. Работа с Лобовым давала Валентину неплохой заработок, не говоря уже о моральном удовлетворении. Хватало и на аренду квартиры, и на учебу. Что касается всего остального, то у Валентина были достаточно скромные запросы. Еще бы! Слиперство давало ему столько эмоций, и такие, что ни за какие деньги не купишь.
Так что за последние двенадцать лет Валентин стал истинным студентом-профессионалом, умело и мудро сочетающим периоды погружения в различные науки с довольно-таки регулярно оформляющимися академическими отпусками. Но если уж он брался изучать какой-то курс, то делал это досконально, порой доводя своих преподавателей до белого каления. Нечто подобное с ним приключилось, когда довелось ему прослушать курс «Корпоративного права в странах англосаксонской правовой традиции». Частенько ему доводилось схлестываться в спорах с молодым преподавателем, читавшим этот курс. Потому-то и торжествовал сейчас Валентин, что только что из уст приказчика Ермила прозвучало доказательство его правоты в том академическом споре. «Подумаешь, Гарвард он окончил… Индюк надутый! – Препод утверждал, что этот вид бизнеса получил распространение и оформился в самостоятельную отрасль лишь в последней четверти двадцатого века. А Валентин доказывал ему, что дело не в стартовавшей тогда глобализации и новой, финансовой фазе развития капитализма. Просто в последней четверти двадцатого века общественная мораль перестала осуждать бессовестных хищников-падальщиков. Но это не значит, что таких бизнесменов и такого бизнеса не существовало раньше. И сейчас митряевский приказчик Ермил убедительно доказал это. Митряевы испокон веку занимались этим неблаговидным делом. Купеческое сообщество за глаза осуждало это, остерегалось их, но поделать ничего не могло. Сила солому ломит. – А кстати, испокон веку – это когда? Неплохо бы все-таки узнать, в какой год я попал».
– Все одно, Ермил, я с тобой не согласен, – продолжал упорствовать старый кормщик. – Можно и к иноземцам в работу наняться, и в люди пойти, да, в конце концов, вон… хоть гребцом наняться.
(«И раз… и раз…» – продолжал командовать Шеляга.)
Приказчик вновь рассмеялся:
– Смешной ты, дед. Ты что ж, не видал, какой он болезный да тощщой, Михайла-то? В люди пойти! В гребцы! Да он загнется через полгода от такой жизни. А так отчим ему какую-никакую копейку подбрасывают. На пьянку-гулянку хватает, а что еще душеньке надобно? Я б и сам, честно, окажись на его месте, такую б долю выбрал.
– Ох и молодежь нонче выросла… – укоризненно произнес кормщик, откровенно и искренне сокрушаясь. – Разве ж так было ране-то? Да русский человек постеснялся бы и слова такие произнести.
Ермил вновь хохотнул:
– Старики всегда на молодежь сетовали. Не та, мол, молодежь пошла, что раньше.
– Нет, не говори, Ермил, – не согласился кормщик. – Такого безобразия, как нонче, никогда и нигде не было. Когда ж такое было слыхано, чтоб государь от своего государства отказался, выделил себе опричный удел, а все остальное Земству отдал? А? Это где ж такое было? Вот тебе и молодой царь. Я так понимаю, что ежели нет у тебя сил государством управлять, так откажись совсем, а не устраивай безобразие.
– То не нашего ума дела. – В голосе Ермила теперь не было и намека на усмешку. – За такие разговоры знаешь что опричные сделают, если кто донесет на тебя?
«Ага, опричнина, земщина… Значит, попали мы точно, в нужное время. Одно только непонятно: при чем здесь молодой царь? – удивился Валентин. – Хотя…»
– А кто ж на меня донесет, Ермилушка? Здесь только мы с тобой. Хозяйский сынок спит, гребцы далеко… Разве что ты?
– Не болтай лишнего, дед. Знай себе держи кормило. Постой, постой…
– Что такое, Ермилушка?
– Погляди назад. Никак нас кто-то нагоняет. Не разбойники ли?
Некоторое время собеседники молчали, видимо вглядываясь в догонявшее судно.
– Споро идут, – раздался голос кормщика. – Лодка невелика. Вшестером на веслах, один на кормиле, один без дела на носу сидит. Мене чем через полчаса настигнут… Да ты не боись, Ермил. У нас пятьдесят человек, да у каждого дубина и нож имеются, да весла еще…
– А если у них самопалы? Да не по одному на душу?
– Не-э… Не могут быть разбойники. Разбойников надо было бояться, когда мы в Орел с деньгами шли. А теперь-то чего? Все видели, что деньги мы потратили, зерно загрузили и домой повернули. Нешто только… Зерно они надумали у нас отобрать? Да не-э… Не боись, Ермил. Не могут быть разбойники. А даже если и разбойники… Все одно их побьем.
