– А я признал тебя, – сказал он. – Ты старший митряевский сынок. Подвезло тебе, паря, этой ночью. С одной стороны, оно конечно, не подвезло – невелика радость быть ограбленным и остаться на морозе без одежи. А с другой стороны, подвезло, что ночью хоть кто-то на тебя наткнулся да сюда тебя дотащил. А то встречал бы ты сегодняшний рассвет уже на небесах. Как пальцы? Чувствуешь?
Валентин пошевелил пальцами на руках и ногах. Вроде все в порядке. Он кивнул привратнику. Хриплым, не своим голосом попросил:
– Пить…
Привратник подал ему ковш, полный холодной воды.
– Перебрал ты вчера, паря… – Он хихикнул. – Мучит небось похмелье-то? Жжет все изнутри? Водочки, может, дать?
Стуча зубами о край деревянного ковша и проливая холодную воду себе на грудь, Валентин осушил весь ковш до конца.
– Нет, не надо водочки, – отказался он.
«Кошмарный сон – вовсе никакой не сон, – сообразил Валентин. – Это прошлое. Я в слиперском полете. И похоже, снова попал в этого козла, Митряева Михайлу. А он опять пьян, как свинья. Привратник прав, до рассвета я мог не дожить. Так бы и отправился на тот свет на пару с этим пьяным придурком. И почему я опять попал в него? Это что – неизбежность?»
– Да, подвезло тебе, – повторил привратник. – Да что там подвезло… Это, считай, знак. Оттуда… – Он воздел палец кверху. – Храм-то этот построен на пожертвование твоего родного отца, Михайла. И зовется он в честь архистратига Михаила, твоего небесного покровителя. Вот так вот. Хранит тебя твой ангел. Это, Михайла, считай, чистое чудо. И на выручку он к тебе послал… Знаешь того, кто принес тебя сюда?
– Н-нет, – прохрипел Валентин.
– Святого старца, провидца, монаха Василия, прозванного в народе Блаженным. Знак это, Михайла. А вот к чему тот знак, не скажу. Не знаю. Хочешь, о том с благочинным потолкуем?
– Н-нет, в другой раз.
– Ну как хочешь. Сегодня заутреню не служат, храм можно бы и попозже открыть. Но все равно уж проснулись… Небось светать еще и не начинало.
Привратник протопал в другой конец сторожки. Он наподдал плечом в разбухшую дверь, отворившуюся с глухим чмоканьем. Внутрь сразу же повалил густой белый пар, потянуло холодом. Только теперь Валентин сообразил, что сидит совершенно голый, тут же юркнув под кучу тряпья, которой был раньше укрыт.
– Закрой дверь, холодно, – попросил он.
Привратник, в последний раз глубоко вдохнув вкусного, чистого морозного воздуха, с видимым сожалением захлопнул дверь.
– Ну и вонища у меня тут стоит, – самокритично заметил он.
– Есть немного, – согласился Валентин.
– Зарозовело самый чуток. Можно было еще немного вздремнуть… А метель уж стихла. Снегу намело… Привалило мне работенки.
Церковный сторож, с которым его так неожиданно свела судьба, был, судя по первому впечатлению, мужиком невредным. К тому же, на данный конкретный момент, он был единственным в этом мире, с кем Валентин был знаком.
– Тебя как звать, дед?
– Кондратием зовут меня. Хочешь, так зови, а хочешь, дядькой Кондратом. Ты-то меня не помнишь, мал еще был, а я ведь у твоего родного батюшки приказчиком работал. А уж с отчимом твоим у меня не заладилось. Стар, мол, больно. Так и вышиб меня. С того дня жизнь моя и покатилась под откос. Пару раз попробовал я свое дело завести, да все как-то получалось, что отчим твой мне дорогу переходил. А потом и родные деточки мне подарочек преподнесли – выгнали из собственного дома. Слава богу, отец Феофан меня к себе взял да в сторожа определил.
То, что сторож не только был благожелательно настроен по отношению к Михаилу Митряеву, но и, оказывается, был знаком со всем митряевским семейством, показалось Валентину добрым знаком. Какой-никакой, а источник информации. Не дале как пару дней назад он, отправившись в прошлое с помощью браслета, полученного от Анастасии Федоровны, в первый раз угодил в тело этого самого Михайлы. Тогда попавшийся ему объект показался неперспективным. Сомнительный социальный статус, явная склонность к алкоголизму, слишком юный возраст (парню девятнадцать всего)… С такими исходными данными только гусей пасти, а не с рыбасоидами воевать. К тому же впервые оказавшись в прошлом, Валентин обнаружил несколько непривычных и неприятных для себя моментов. Во-первых, он оказался жестко привязан к этому телу. Он не мог покинуть его и тут же проникнуть в сознание другого человека, что он с успехом неоднократно проделывал в своем времени. Во-вторых, вернуться обратно, в свое время, он мог не когда угодно, по своему желанию, а только во время сна. И в третьих, находясь в теле этого Михайлы, он не чувствовал его сознания. Ведь даже у законченного алкоголика должны оставаться хоть какие-то остатки сознания. А к своим девятнадцати годам парень ну никак не мог стать законченным алкоголиком. Но получалось так, что, когда духовно-нематериальная матрица Валентина размещалась в этом теле, аналогичная матрица его хозяина пряталась так, что ее днем с огнем не сыскать. Оставались лишь условные рефлексы, типа дрожания рук при виде стакана с водкой.
Все это вкупе и побудило Валентина в первый раз отказаться от продолжения полета практически сразу же. Но вот тебе на! Второй заход – и снова Валентин попадает на этого Михайлу Митряева. Что ему делать, Валентин еще не решил. Самое простое – заснуть прямо сейчас, в этой будке, и сразу же вернуться в настоящее. Но после некоторого размышления Валентин решил, что так поступить он всегда успеет, а пока суд да дело, попробует здесь осмотреться.
– Дядька Кондрат, а одежда где моя?
– Исподнее там же, на топчане рядом с собой, ищи, а боле никакой одежды у тебя и не было. Но не кручинься, что-нибудь я тебе подберу.
Порывшись в куче укрывавшего его тряпья, Валентин разыскал белье и натянул его на себя. Кондрат, кряхтя, тоже принялся одеваться.
– Пойду двор чистить, – пояснил он.
– Дядька Кондрат, скажи на милость… Старец этот, Василий Блаженный… Ты его вроде великим государем назвал. Или послышалось мне?
Кондрат, похоже, был так удивлен вопросом, что даже замер, позабыв натянуть до конца порты.
– А ты что, сам не знаешь?
– Нет, – совершенно искренне ответил Валентин.
– Так то ж царь-батюшка наш Иоанн Васильевич.
К тому, что в прошлом его могут ожидать сюрпризы, он, предупрежденный Лобовым, был готов. Теоретически. Но вот так сразу… Еще вчера он, по настоянию Лобова, пролистал соответствующие тома Карамзина и Соловьева, чтобы, что называется, освежить в памяти историческую обстановку. И тут сразу же, в первые часы пребывания в прошлом, – бах-трах – царь-деспот оказывается нищим монахом-правдоискателем, почитаемым в народе за святого. Святой и есть – с босыми ногами, почти голышом по морозу ходит, несколько десятков килограммов железа на себе таскает… Обычному человеку разве такое под силу?
– Так это что же получается? Иоанн Васильевич и есть Василий Блаженный? – на всякий случай решил уточнить Валентин.
