Он видел много смертей, и еще одна не могла его напугать, только остро резануло по бьющемуся сердцу. Петр застонал, глухо, с болью.
— Ты права, ведьма! За все надо платить! — Петр чуть коснулся губами лба девушки и, надавив пальцами, закрыл глаза.
Всего несколько часов назад он ласкал ее молодое горячее тело, любовался ею, строил планы — и все перечеркнуто, смертью перечеркнуто…
— Государь! Измена! — Дверь хлопнула, и в предбанник влетели казаки с офицерами. Дрожащий свет пламени одинокой свечи осветил комнату, и он вырвался из омута забвения. Его обхватили несколько горячих рук…
— Что с вами, ваше величество? Вам плохо?
Петр сфокусировал, наконец, зрение — его бережно ощупывал дрожащими руками лейб-медик. От волнения он забыл русский язык и перешел на родной немецкий. Но укорять его Петр не стал — в преданности врача он не сомневался, а сомневался лишь в квалификации. Не достигла еще медицина нужных высот…
— Со мной все в порядке! — негромко сказал Петр и затвердел скулами. — А кто ей теперь поможет?!
Медик как-то по-собачьи очень долго обнюхивал бокал и кувшин с квасом, потом нагнулся над телом Маши. Минуты три немец нюхал, касался пальцами, наконец встал.
— Это яд, ваше величество. Ее отравили. Вернее, хотели вас отравить, государь, но девушка вместо вас выпила квас перед сном. Вы же не пили из бокала?!
— Нет, слава господу, не довелось.
— Я не разбираюсь в ядах, государь, но мыслю, что от него и слуга кухонный помер, что кувшин вам сюда принес. Его казаки узнали, ваше императорское величество. И сразу к вам кинулись. А вот фрейлины ваши от другого яда умерли…
— Что?! — взревел Петр и схватил медика за грудки. — Когда?! Рассказывай же, все что знаешь, говори! Душу выну!
— Четверть часа назад, государь! — Медик преданно смотрел в глаза императора, даже не думая освобождаться. — Позвольте, я вам все расскажу…
Петр опамятовался, отпустил медика, имени которого так и не удосужился узнать, все недосуг было. Страха перед возможным отравлением уже не стало, а вот злоба бурлила, но холодная, расчетливая.
— Фрейлины ваши скончались во сне, от дыма свечей горевших. Оные ядом пропитаны были, а так как окно они прикрыли, то отравленного воздуха надышались. Спали крепко, не почувствовали ничего…
— Это я их убил, я виновен… Боже мой! Если бы не напоил их, не велел спать в моей комнате, то они живы были бы…
— И еще одно, государь. Вы слышали историю с отравлением польского короля Владислава?
— Запамятовал. Но послушаю…
— Его много раз недовольные магнаты пытались убить или отравить. Но короля берегла судьба…
— Скорее охрана и удача, а также предусмотрительность.
— Вы правы, ваше величество. Но у короля была любовница, преданная ему. Но она хотела ребенка, и тогда ей предложили мазь для быстрого зачатия. Дама ввела ее вовнутрь лона…
— И что, мой эскулап?
— Король Владислав, ваше величество, таким образом был отравлен. Мазь была ядовитой, и он получил ее от женщины в момент зачатия…
— И что ты имеешь в виду? — с настороженностью спросил Петр.
Медик выразительно покосился в сторону охраны. Петр понял и выразительным жестом отправил конвойных за дверь. Те молча повиновались и быстро вышли из предбанника, плотно затворив дверь.
— Я их чуть осмотрел и сразу побежал к вам, государь. У обоих дам лоно усыпано красными язвочками. И анус тоже…
— Что? Что?
— Анальный, сиречь задний проход. И руки…
— Ну ни хрена себе?! А чем это?
— Надо внимательно осмотреть вашу спальню и их комнату. Может, нам эти отравленные вещи попадутся…
— Смотри немедленно. Но осторожно. Не дай бог сам подцепишь заразу… Постой! — он вскочил с постели и, не замечая своей наготы, прошелся по ковру. — Я знаю, что это было. Письмо от моей супруги. Они засовывали его себе… Ну, ты понимаешь, куда. И в руках держали, когда мне читали. Охрана! Ко мне!
Не успел затихнуть крик Петра, как дверь настежь распахнулась и через нее ломанулись казаки с обнаженными саблями. Петр еле успел прикрыть медика, а то ему, бедному, досталось бы по первое число…
— Гонца из Кронштадта взять под арест немедля. Одежду снять с него всю, осторожно. Перчатки или рукавицы оденьте. Выполнять!
Казаки стремительно бросились обратно, а Петр повернулся к медику и отрывисто приказал:
— Поднимешься ко мне в спальню. Там два письма лежат — одно развернутое, другое трубочкой. Последнее, мыслю, отравленное. Проверишь его на наличие яда, запечатаешь в футляр. И отдай на сохранение Девиеру, под охрану. Здесь все прибрать. Убиенных в церковь, отпеть как должно. Они на себя смерть лютую, мне врагами моими предназначенную, приняли… — Петр свирепо обернулся к адъютантам: — Одеться! Быстро! Генералов Гудовича и Девиера позвать сюда, немедленно…
Хоть и лето, но прохладно. Однако оборачиваться в одеяло он не стал. Дрожащими пальцами закурил от свечи папиросу и ушел в парную. Там было еще тепло. Петр уселся на полку, в несколько затяжек выкурил папиросу. Рыдания комком подкатили к горлу — он вспомнил, как несколько часов назад мылся с Машей в бане…
Но он сдержался. Лишь поскреб пальцами стенку да смачно выругался, облегчив крепким словом душу.
— Это плата, плата за все! И за мою жизнь тоже…
Нарцисс словно чувствовал — зашел тихо и протянул закуренную папироску, затем протянул чашку с водкой.
— Казаки налили, ваше величество! — тихо объяснил верный арап. — Помянуть мученицу по казацкому обычаю.
Странно было услышать такие слова в устах арапа. Петр криво улыбнулся и залпом выпил водку, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. И страха не было — казакам и Нарциссу он доверял полностью.
Камердинер через несколько минут принес охапку одежды, ловко облачил. Затем поклонился и открыл перед ним дверь. Петр, опираясь на трость, снова вышел в предбанник.
Надо отдать должное — десяти минут хватило, чтобы вынести тело, перестелить кровать и все убрать. От расставленных подсвечников с горящими свечами было светло. На столе фарфоровый кувшинчик с горячим кофе (и когда только подготовить удосужились — видно, еще вечером сварили и в печи держали), коробка с папиросами, хрустальная чашка, поставленная вместо пепельницы. Чистота и порядок…
А в качестве дополнительного интерьера в комнате застыли столбами Девиер с Гудовичем при полном параде. Петр подошел к столику, налил себе кофе, уселся в кресле и закурил папиросу. И лишь потом показал рукой на кресла — «садитесь, господа». Кофе предлагать не стал — во-первых, его в кувшинчике маловато будет, ну, а во-вторых, пусть генералы себя виновными хорошо прочувствуют.
— Докладывайте, генерал. Все, что узнали к этому часу! — совершенно спокойным, ровным, но ледяным голосом обратился император к Девиеру.
