— Вы настолько уверены?
— Да, Петр Васильевич. У них сейчас царит экономическая разруха — вы ее видите собственными глазами. Заводы стоят, выпуск продукции минимален и не удовлетворяет самые насущные нужды. Продовольственная разверстка привела к тому, что посевные площади уже сократились более чем в два раза, а поголовье скота уменьшилось на треть. Это данные нашей разведки, а я им полностью верю.
Последние слова Арчегов произнес как можно более убедительно — не говорить же Петру Васильевичу, что эти знания имеют привнесенный характер из будущего. И развел руками.
— Еще год, и это максимум отсрочки, как здесь наступит самый настоящий голод, который не тетка. И вся большевистская демагогия из крестьянских голов разом выветрится, ибо на пустой желудок словами сыт не будешь. И тогда кремлевским властителям придется либо политику «военного коммунизма» отменять, либо…
— Это невозможно, Константин Иванович, — резко прервал Вологодский, — они никогда не пойдут на это. Это же полное банкротство той политики, которую они объявили единственно верной.
«Еще как пошли, когда крестьянские восстания заполыхали», — подумал Арчегов, но сказал совсем иное:
— Либо отобрать хлеб на юге и у сибиряков.
— Вот это будет скорее! Значит, война неизбежна?
— Да, и кончится для нас она очень скверно. У большевиков трехмиллионная армия против нашего объединенного с «южанами» полумиллиона. У Москвы все запасы боеприпасов и снаряжения, что остались на складах от царской армии. Этого им хватит, чтобы нас победить. Я имею в виду не только Сибирь, но и анклавы «белой» власти на юге и в Заполярье. Хотя потери будут просто огромны…
— Тогда наше общее положение почти безнадежное, — сказал Вологодский и неожиданно добавил, задорно тряхнув головой, будто ощутив себя молодым: — Остается уповать только на поляков!
— Почему? — Арчегов искренне удивился.
— Да потому, что война с ними порядком обескровит кремлевских тиранов, лишит их всех накопленных при царе запасов. И чем они тогда с нами воевать станут?!
Лукаво улыбнувшись, Вологодский меленько засмеялся, прикрывая рот платочком. Глаза щурились, как бы говоря: «Эх, Константин Иванович, не надо нас, стариков, недооценивать!»
«Да уж, старый конь борозды не портит! Потому-то Петр Васильевич и премьер-министр, что варианты различные давно просчитывает. А я, как дурачок, его в том убеждаю, что он сам давно понял. Иначе наш „Дед“ в Москву бы просто не поехал!»
Арчегов поднял руки, как бы капитулируя перед этими доводами Вологодского, и искренне, от всей души, улыбнулся тому в ответ, не скрывая своего восхищения.
— Нам с вами остается только детально проработать тактику «злого и доброго» переговорщиков, чтобы убедить наших заклятых друзей-большевиков разыграть именно эту карту!
Москва
— Отчаянная разруха нас просто давит за горло, Лев Давыдович. Смертельно давит, удушает!
Голос Ленина чуть дрожал от сдерживаемого возбуждения. Вождь революции пробежался по кабинету от стола до задернутых оконных штор, потирая руки от волнения.
«Сдал наш Ильич, крепко сдал за последнее время», — с нескрываемым удовлетворением подумал Троцкий, устраиваясь поудобнее в жестком кресле, и бросил короткий, почти незаметный взгляд на Дзержинского, что сидел от него чуть поодаль.
С председателем всемогущей ВЧК отношения у него не складывались, и это еще мягко сказано. «Янек», потомок гонористых шляхтичей, хорошо подсел на кокаин, как знал Лев Давыдович, отчего его и без того скверный характер стал хуже некуда. И глаза постоянно блестят, а ноздри трепещут, как крылья птицы.
— Отчаянная разруха!
С каким-то смакованием в голосе Ленин повторил понравившееся ему слово, улыбнулся и внимательно посмотрел на молчавших коллег.
— Положение архисложное, товарищи! Мы вынуждены сражаться против поляков, на юге контрреволюция готовится перейти в самое решительное наступление! В Сибири…
— Делегация Вологодского уже прибыла в Москву, Владимир Ильич, — несколько невежливо вставил свое слово в монолог вождя глава ВЧК, — вряд ли они с войной приехали.
— Вы так считаете, Феликс Эдмундович?
Ленин остановил свое хаотичное броуновское движение по кабинету и посмотрел на Дзержинского.
Троцкий скривил толстые губы в пренебрежительной улыбке — поляку председатель Совнаркома прощал очень многое, не как ему, грешному. Сам Лев Давыдович, если бы попробовал перебить вот так по-хамски Ленина, то в лучшем случае удостоился от того самого уничижительного взгляда, преисполненного презрения.
В худшем — хлесткое красное словцо, вроде «дешевой политической проститутки» или «иудушки». Хотя сам Ильич Льву Давыдовичу, безусловно, доверял. Многого стоила одна записка, вроде «открытого листа», в котором Ленин настоятельно призывал товарищей по ЦК партии принять предлагаемые Троцким меры для спасения судьбы революции.
— Да, я так считаю, — Дзержинский говорил твердо, веским тоном. Он раскрыл кожаную папку и достал из нее листок бумаги с наклеенными поверху телеграфными полосками.
— Это одна из листовок, которые белые сибиряки разбрасывают с аэропланов вот уже три дня. Текст передали по телеграфу. Почитайте, Владимир Ильич, она стоит того.
Ленин схватил листовку, как щука карася, цепко, намертво. Бумажный лист чуточку дрожал в его руке, пока он за считаные секунды буквально проглотил текст. И с нескрываемым удовлетворением, с ехидной, чисто ленинской улыбочкой протянул листок Троцкому.
— Это следует и вам прочитать, Лев Давыдович, весьма занимательно. Да, весьма, — он цокнул языком и лукаво прищурился одним глазом. — Оно того стоит, батенька.
Тот прочитал быстро, охватывая глазами весь текст. И, не сдержав искреннего изумления, хмыкнул. С такой белой пропагандой он еще не сталкивался, прежняя была слишком наивна, взывая к рассудку. Будто у толпы может быть разум в этой кровавой круговерти!
Нет, эта листовка прямо-таки резала привычными словами — «Московская деспотия», «алчная столица», «теперь не прежние времена», «Сибирь заново не станет московской колонией», «хватит пить с сибиряков кровь и тянуть жилы», «не дадим им жрать наш хлеб с маслом», а также прочие термины, отнюдь не безобидные.
Но главное было в самом конце, угрожающим тоном, чуть ли не ударом кулака по столу. Но и нотки довольно примирительные тоже проскальзывали. Эти моменты Троцкий уловил сразу же и поднял глаза на Ленина — тот торжествующе улыбался, сверкая глазами.
— Феликс Эдмундович, скажите, как сибирское кулачье относится к наложенной на них продразверстке?
— Резко отрицательно, Владимир Ильич! Мятеж неминуем! Особенно после таких призывов к населению!
Дзержинский негодующе дернул бородкой и крепкими пальцами смял листок, бросив его в корзину.
