Она забилась, замотала головой, попыталась высвободиться. Но Фомин сжал ее. Запрокинул голову, сдерживая подкативший к горлу горячий ком. Внезапно девушка обмякла. Фомин чуть отстранился, думая, что Маша потеряла сознание, готовясь подхватить на руки. И тут он встретился с ее глазами. Она смотрела снизу вверх. В огромных голубых глазах не видно было ни слезинки.
— Я хочу их видеть!
— Девочка моя! Ты что, с ума сошла? — Фомин разжал руки, отступил на шаг. — Они там лежат! В шахте!
Она стояла как маленький оловянный солдатик. Попович кинулся к ней, но она вытянула руку, останавливая казака.
— Я хочу их видеть! — она повторила упрямо, опустив голову.
— Ну что ж. Леша! Сходи с ней! — Фомин нерешительно пожал плечами и сделал жест в сторону шахты стоящему за ее спиной Поповичу.
— Нет! — отрезала она. — Я одна пойду!
Она позволила казаку проводить до ворота с бадьей. Молча отстранила его протянутую в помощь руку, запрыгнула внутрь.
Вскоре бадья опустилась вниз во всеобщем молчании. А затем танкисты сели на траву прямо у ворота. Путт молча смолил папиросу. Шмайсер сидел на корточках, опустив голову. Только Попович мерил шагами расстояние от ворота до небольшой сосенки, растущей неподалеку.
— Леша! — Фомин не выдержал первым. — Хватит маячить!
Внезапно веревка задергалась.
— Давай! — Фомин стал выкручивать ворот. — Андрюха, помогай! Леха, беги за водой! Андрей, Шмайсер, давай, принимай ее! Она же сейчас…
Договорить не успел. Маша, сгорбившись, как маленькая старушка, стояла в бадье. Длинные русые волосы спадали на плечи, закрывая лицо. Руки безвольно болтались по сторонам.
— Давай руку! — Фомин протянул ей ладонь.
Она медленно подняла голову. Сквозь пряди волос он увидел серое, без единой кровинки, лицо, ввалившиеся полузакрытые глаза с черными кругами под ними. Она дрожала, как былинка на ветру.
Опершись об руку, девушка тяжело выбралась из бадьи. Попович бежал уже с ведром от озерца. Шмайсер кинулся за фляжкой с неизменным спиртом, заныканной про запас где-то в вещах. Путт лихорадочно рылся в вещмешке в поисках чистого полотенца.
Внезапно налетевший порыв растрепал ее волосы, отбросив их назад. Фомин попятился, спотыкаясь.
«Марена! Ты!» — подсознание взорвалось неожиданной догадкой.
Голубые когда-то глаза, превратились в прозрачно-ледяные. Девичье лицо словно высечено из мрамора. Зрачки глаз сузились, превратившись в крохотные точки, и она рухнула как подкошенная…
— Маша! Машенька! — Ее трясли, брызгали водой, били по щекам. Она открыла глаза:
— Господа! Оставьте! Мне лучше!
Медленно села, опираясь на их руки разжала кулачок. В маленькой ладошке лежали два локона: русый и с проседью. Она за цепочку вытянула медальон с груди, щелкнув на пружинку, раскрыла. На фотографии улыбалась красивая женщина, частично скрытая под таким же русым завитком.
— Мама…
Маша аккуратно спрятала локоны в медальон, закрыла и прижала его к бескровным губам:
— Это все, что у меня осталось!
Фомин ждал, что она разрыдается, забьется в неизбежной истерике, но Маша молча приняла у Шмайсера фляжку, раскрутила и отхлебнула глоток. Затем еще. Поперхнулась жгучим спиртом, закашлялась, замахала руками. И словно отпустило!.
Шмайсер потянулся убирать рассыпанные драгоценности, а Попович засуетился с ведром, не зная, куда его деть, Путт просто топтался на месте.
— Подождите! Откуда это у вас, господа?
Фомин тронул за плечо немца и внимательно посмотрел на девушку:
— Матросы за печью прятали, Маша. Ты что-то узнала?
Девушка быстро выбрала два широких обручальных кольца, перстень, браслет, две пары сережек и большое ожерелье с прозрачными голубовато-синими камнями.
— Эти кольца папа с собой постоянно носил в память о маме. Перстень родовой, его должен был брат взять, а остальное от мамочки перешло мне. Папа говорил, что кольцо снимут с него только мертвого.
— С него и сняли эти твари, с мертвого.
— Там! Там! Такое… — она зажмурилась. — Я видела! Видела… Их там всех убили! И его, и брата…
Голос Маши прервался, но она не заплакала. Наоборот, лицо затвердело, губы превратились в две узкие белые полоски, глаза гневно блеснули.
— У меня никого больше нет! Помогите мне отплатить им за все! За всех несчастных, кого убили и ограбили! — девушка ткнула маленьким ботиночком в груду драгоценностей.
— Мойзес мертв. Его постигла кара небесная, — Фомин говорил твердым уверенным голосом. — Матросов, что убили вашего отца и брата, настигла расплата, и, надеюсь на милость Господа, они ответили за свои злодеяния.
— Я не о том вас прошу, господа! Вы с ними воюете и убиваете их. Я хочу быть рядом с вами. Отец учил меня стрелять из винтовки, из револьвера. Я умею! В моем роду все мужчины с оружием в руках воевали и умирали за веру, царя и отечество. Ни один не умер в постели, старым и дряхлым. Мужчин теперь не осталось. Но я-то еще жива…
— Путт! — чуть рыкнул на капитана Фомин и пресек отговорку. За эти секунды Семен Федотович понял главное — жизнь для Маши станет смертью, война жизнью. Никак иначе — с такими глазами нет выбора. Он встал с травы, оправил ладонями обмундирование. Еще раз пристально посмотрел на Машу — сомнений не осталось.
— Хорошо. Я подполковник Фомин, Семен Федотович. Федор! — Он повернулся к Шмайсеру. — Немедленно переодень ее в подходящую одежду. Наше чистое возьми, кожанку у водителя. Маша! Вы станете чекисткой, они фурий революции любят. В Перми бегают, сам видел.
— И я тоже видела!
— Вот и хорошо. Четверть часа на переодевание. Свою одежду уложить бережно, пригодится. Капитан Путт познакомит вас с оружием. Андрей, для нее ТТ, глушителя и ППШ более чем достаточно. Сам понимаешь — как раз для таких случаев. Или наган дай, но у него спуск тугой.
Путт хищно осклабился — это в гражданскую женщины-диверсанты пока нонсенс. Но через четверть века они станут обыденным явлением, и бывший осназовец это хорошо знал. И главное — умел таких готовить. Он выпустил кольцо дыма и загасил папиросу в траве, прикопав в землю.
— Полчаса на подготовку, более времени нет! — отдав приказ, Фомин повернулся к девушке, взял ее за плечи и крепко встряхнул. Затем медленно и тихо заговорил, твердо глядя в глаза: — О смерти забудь накрепко! Тебе на роду написано долго жить. У тебя будут два сына и дочь, в них будут заново жить любящие тебя люди. А сейчас тебя будут учить — и убивать, и выживать на войне. Понятно?!
— Откуда вы это знаете? — с вызовом в голосе спросила девушка, подняв подбородок. Гордячка.
— Знаю, — отрезал Фомин. — Как и то знаю, что вчера ты горевала перед свечой, оплакивая себя, и писала подруге свое предсмертное письмо. Да еще водила пальцем по язычку пламени. Может, тебе сказать, о чем ты думала, когда одежду выбирала?
