— Выход из шахты мы нашли, вот только там, — Фомин непроизвольно сглотнул и его нервно передернуло, — чекисты или осназовцы уйму людей уложили. В штольню мертвых и живых покидали, человек сорок. До исподнего всех перед казнью раздели, ни на ком формы и обуви нет. А вот крестики имеются. Один, видать, после падения уцелел, в сторону отполз и друга мертвого выволок. Так и застыл у стены, а в руке крестик зажал. Царствие им всем небесное, мученикам!
Фомин истово и размашисто перекрестился, следом осенили себя крестами и остальные. Попович и Шмайсер взяли кружки и молча выпили самогон, поминая замученных. Оба танкиста угрюмо насупились, рты кривились в недоброй ухмылке.
— Вы уж сходите туда, ребята, посмотрите сами. Да прикиньте, как нам из шахты выбраться, — Путт уже отошел и говорил привычным тоном. — Только смотрите, там крысы бегают, что твои собаки, здоровенные, больше кошки. На Федотыча кинулись, в ботинок вцепились. Кое-как мы их из автоматов уняли, с десяток положили тварей поганых. Идите, ребята, а мы тут посидим, покурим, самогонки по чуть-чуть вдарим. Ферфлюхте!
— Ты это, — Шмайсер попробовал пошутить, — Андрюша, по-немецки-то не матюгайся! Помнишь, Федотыч учил по-нашему, по-славянски! Оно и оберегом будет…
И осекся, взглянув на почерневшего вмиг Путта. Попович потянул его за рукав, ибо давно знал, что если Путт начинал ругаться по-немецки, значит, настроение у него ниже плинтуса, и в таком случае нужно держаться от капитана подальше.
В полном молчании прошел без малого час, пока радист с механиком не вернулись в пещеру обратно, шаркая ногами, как старики…
— Трупы разные, самым старым месяц примерно, другим и двух дней нет, совсем свежие. Большинство умучены, ты прав, Федотыч! — Попович говорил нарочито спокойно, вот только руки выдавали его состояние — дымящаяся папироса ходила в пальцах мелкой тряской.
Фомин смотрел на парней с жалостью — совсем молодые, а тут такое. Просто ум за разум заходит. Вернулись танкисты аж зеленые и добрых полчаса блевали, как худые собаки, да молча самогон глушили. Но не брала их убойная крепкая жидкость, без малого четверть они одолели вчетвером без закуски, а все сидели трезвые, даже оторопь взяла.
— И еще одно, — Попович сглотнул, — ни на ком нет трусов и маек, только исподники. Я у четверых метки нашел, так там старые буквы есть, да и фамилии на твердый знак кончаются.
Фомин посмотрел на механика-водителя с нескрываемым уважением — он сам на такое решиться не смог бы, хотя и понимал, что для них это крайне необходимо.
— Так вот что? Это же «Ять», буква дореволюционная! — удивленно протянул Путт. — Выходит, мы попали как кур в ощип…
— С чего ты взял?
— А с того, что подштанники эти, метки на них и тела убиенных, говорят о том, что мы в прошлом… И убивали красные, мать их в душу! Да и крестики на всех! Сейчас-то их открыто не носят, своих же боятся… Гражданская это, хлопцы, год эдак двадцатый, не иначе! — глухо произнес Фомин. — Только тогда они погоны с лампасами на живых резали. Немцы этим не занимаются, они просто убивают, без затей.
— Не нашего времени трупы! — уверенно произнес Попович. — Посмотрите на это!
Он выложил на ящик смятую папиросную коробку и расправленный газетный листочек. Фомин быстро взял пачку в руку — знакомое по прошлой, далекой жизни название сразу бросилось в глаза.
— Эти папиросы при советской власти не делали. У нас тогда шутили, мол, папиросы «Лира» — это все, что осталось от старого мира.
— А вот и бумажка от какой-то газеты. Видать, ее на самокрутку хотели пустить, но ветер вырвал и в колодец шахты забросил! — громко произнес Путт и внезапно осекся. Капитан напряженно уставился в обрывок, даже подвинулся ближе к керосиновой лампе.
— Здесь текст какого-то объявления. Сейчас прочитаю: «В домовых комитетах провести регистрацию всей излишней площади для уплотнения до 12 марта сего…» Твою мать!
— Ты чего?! — вскочил Шмайсер.
— Какой год? — вскричал Попович.
— То ли восемнадцатый, то ли девятнадцатый год, — раздраженно произнес Путт, — нижняя половина цифры оторвана, а сверху что-то полукруглое рассматривается. Сами глядите.
Бумажка резво пошла по рукам — вначале ее осмотрел Попович, потом Шмайсер, и последним взял Фомин. Танкисты молча уставились на него, словно он для них стал главной и решающей инстанцией.
— Скорее, это восемнадцатый год, — медленно произнес Семен Федотович, — ибо к девятнадцатому году всех буржуев давно уплотнили подселением в квартиры. И последующим выселением «эксплуататоров». Когда Гражданская война началась, с ними не церемонились.
Прошло более четверти часа, когда тихим голосом заговорил Путт:
— Что мы будем делать в этом времени? Опять воевать?
— Не забегай так далеко, Андрей. Что мы будем делать позже, будем позднее и решать. Сейчас у нас задача одна-единственная — как нам из этой шахты на поверхность выбраться. Уж больно мне хочется на солнышко с небом взглянуть. А, ребята?
Двое кивнули, а вот Попович после короткого размышления негромко сказал:
— Шахтный колодец метров двенадцать, по крайней мере, не больше пятнадцати будет. Я на трупы поднимался и вверх смотрел, хотя запах был, я вам скажу, такой… В стенках штыри железные торчат, в руку толщиной. Видать, ранее на них лестницу крепили. Сверху над отверстием какое-то сооружение стоит, на лебедку похожее. Я заберусь, потом поднимемся сами и вещи с оружием вытянем…
Фомин замолчал, потер пальцем переносицу и задумался. На него смотрели напряженно, понимали, что он не сказал главного, затаенного. И Фомин, закурив папиросу, продолжил тихим голосом.
— Хорошо, так и поступим! И еще одно — если под утро красные явятся, чтоб людей новых скинуть, вы их с пулеметов порешите… Мало ли что. Я жизнь пожил, а потому могу и в шахте смерть принять. Чуть что, бросайте меня здесь и уходите. И не смотрите так — в жизни по-всякому бывает, а в обиде на вас, сынки, я не буду. Вы уж там, наверху груз принимайте, но, главное, по сторонам хорошенько глядите, а я тут сам управлюсь!
— Не говори так, ваше высокоблагородие! — с кривой улыбкой произнес Путт. — Мы тебя бросать не станем, вместе пришли, вместе и выберемся. Так, ребята?
— Только как ты, Семен Федотыч, цеплять там все будешь? Там же запашок такой стоит…
— То наших братьев поубивали, и смерть они мученическую приняли. А запах перетерплю, не в первый раз… Да и…
Фомин горестно махнул рукой и замолчал. После долгой и тяжелой паузы, закончил странными словами:
— Мертвые сраму не имут…
Глава третья
— Это ж сколько мы перетаскали? Хорошую ты себе лежку смастерил! Так бы ты при любом раскладе ушел бы на остров и сидел отшельником! — Шмайсер ухмыльнулся. — Не меньше трех тонн добра ты в пещере спрятал! А, Федотыч?
