— Я думаю, доктор здесь прав, — Богдан Павлу учтиво склонил голову, но злобно зыркнул глазами. — Японцы великие мастера на всякие провокации и могут просто подставить эту сотню солдат. А потом обвинить во всем нас. Вы понимаете, что может последовать?!
Все засопели, мрачно переглянулись — назойливым интересам Японии противостояли все союзники, и с их мнением самураи считались. Но они могут воспользоваться инцидентом и ввести дополнительные войска, а против этого будут все союзники. И не станет ли в этом случае чехословацкий корпус разменной монетой в большой политике…
— Я сейчас немедленно отдам приказ «Орлику» и нашим солдатам в Михалево, — генерал Сыровы тяжело поднялся со стула. — Если вместе с семеновцами на Иркутск пойдут японские эшелоны, то наши солдаты будут их немедленно пропускать. Я категорически запрещаю им допускать какие-либо обострения с японцами…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мы мирные люди, но наш бронепоезд…
(27 декабря 1919 года)
Разъезд Ангара
Это была авантюра, и никак не придумать ничего лучшего. Авантюра чистейшая — таких наглых, вернее наглейших, у него в «той» жизни не было. И время на нормальную подготовку не отводилось — только два часа. И все — отдых три часа и погрузка в эшелон. Только солдаты хоть поспали, а он всю ночь гранаты со специальной начинкой конструировал совместно с моряками, благо японцы большой пакетик магния все-таки принесли…
— Господин ротмистр, к станции подъезжаем, — голос урядника вырвал Ермакова из блаженного состояния дремоты.
Как-никак полтора часа он поспал, не меньше — пока поезд тихо тащился вдоль ангарского берега. Первые пять верст Константин смотрел на ледяной панцирь реки, по середине которого шла извилистая темная полоса. Ангара река быстрая, своенравная и широкая, и потому стремнина оказалась еще не скованной льдом. А значит, корабли смогут пройти по ней до Иркутска.
Одновременно Константин считал телеграфные столбы, что шли вдоль берега, и поглядывал на часы. Методика нехитрая — расстояние между ними 25 саженей, или полста метров. Отсчитал два десятка столбов, версту проехал. Ермаков засек время по часам — без малого три минуты ушло. Значит, скорость около 22 километров в час. И вздохнул — с остановками до Михалево не меньше трех часов ехать. И вот, наконец, станция, на которой запланирована первая и пока единственная остановка.
Ротмистр наскоро протер глаза и осмотрелся — солдаты сидели в продуваемой всеми ветрами теплушке спокойно, с уважением поглядывая на ротмистра — орел наш командир, дрыхнет без задних ног, когда все в напряжении сидят. И тихонько запел себе под нос — «сегодня будет маскарад, ох, как я рад, ох, как я рад».
Только наглый изворотливый ум вояки конца XX века мог придумать такое — эшелон из десятка теплушек, украшенный японскими флагами, на белом поле которых краснеет круг восходящего солнца. В каждом вагоне у дверей сидит по пяти узкоглазых, только не японцев, а китайцев с легкой примесью казаков, чьи черты ненаметанный глаз европейца мог легко спутать. Да и чего с цивилизаторов взять, для них все азиаты-с на одно лицо — что монгол, что японец, что сын Страны утренней свежести.
Да еще со станции телеграфист предупреждает сообщением — так, мол, и так, следует японский воинский эшелон порожняком на Иркутск, под началом капитана Огаты, а с ним полсотни солдат охраны.
Все чин-чинарем — солдаты по форме одеты, в шинелях, меховых сапогах и шапках, у всех японские «арисаки» с примкнутыми кинжальными штыками, а у офицеров привешены к поясу самурайские мечи и тяжелые кобуры, типа маузеровских, с пистолетом «Намбу». Можешь с рук стрелять, но лучше кобуру к рукояти пистолета пристегнуть и импровизированным прикладом к плечу прижать…
А вместе с «японцами» десантные команды с трех бронепоездов едут, у каждого пятого ручной пулемет или автоматическая винтовка в руках. И еще «сюрприз» неприятный ждет в двух вагонах, в виде мелкокалиберной пушки «Маклена» — развернуть напротив двери секундное дело. Потом створку чуть сдвинуть и в упор шарахнуть снарядиком или картечным патроном — мало не покажется. И добавки не попросят. Но то на самый крайний случай, если другие «аргументы» на чехов не подействуют.
Именно чехов они будут атаковать, и непростая задача — захватить, желательно в целости и сохранности бронепоезд «Орлик». Когда три часа назад Ермаков изложил перед солдатами задачу, то строй окаменело замер, задираться с чехами никому не хотелось. Пришлось ему подробно объяснить суть действа — напряжение спало, некоторые десантники усмехнулись весьма нехорошими улыбками, видно, имели старые счеты с «братушками».
А ведь с утра у него поначалу совсем другой разговор с офицерами был. Какие только доводы ему супротив не приводили, начиная от нарушения обычаев войны и кончая возможной обидой японцев на такое наглое самозванство.
И кары разные звучали — от расстрела и повешения чехами до разжалования собственным начальством. Но переубедил их Ермаков, осознали через полчаса неизбежность, ибо против убойной логики ротмистра ни один из них устоять не смог. Согласились на «маскарад», но ворчали про себя…
И вот он — разъезд Ангара, тезка сибирской красавицы речки, именем ее и названный. Хотя какой разъезд — смех один. С Портом Байкал не сравнить. Так, разъезд без дополнительных путей, с двумя маленькими кирпичными сооружениями, телеграфом и пакгаузом.
Ермаков вздохнул в напряжении — как пройдет первая проверка на «маскарад»? Но лучше здесь первый блин комом получить, чем в Михалево, с «закуской» из трехдюймовых снарядов.
Эшелон дернулся и остановился, раздался скрежет открываемых дверей, послышались гортанные китайские команды. Константин припал к щели между двумя досками — напротив стоял типичный эшелон с беженцами из трех дюжин набивших оскомину потертых донельзя теплушек и пяти не менее обшарпанных, когда-то бывших зелеными, пассажирских вагонов.
Жизнь была в разгаре, между вагонами сновали беженцы — мужчины, женщины, дети и старики. Наметанный глаз Ермакова сразу вычленил несколько серых пехотных и две флотские черные шинели, и он не мог не обрадоваться — нужда в кадрах на флотилии была острая…
Между тем действо началось — высыпавшие из вагонов «японцы» сразу привлекли внимание чуть ли не всех пассажиров и железнодорожных служителей. К «лжеОгате», который был назначен Ермаковым из самых сообразительных китайцев, немного знавшему русский язык и сотню японских слов, подбежал смотритель разъезда в черном чиновничьем пальто и тут же, судя по его жестам, закатил какую-то тираду.
Ермаков задержал дыхание — что-то пошло не так, совсем не так, как он планировал. Мнимый «Огата» остолбенел и не произносил слов. Из-за его спины тут же вынырнул другой «офицер», изображавший переводчика, младший урядник Пахом Ермолаев, лицом и ростом вылитый китаец.
Да оно и немудрено, если его отец, из природных служивых казаков, с «гуранистыми» бурятскими чертами, привез четверть века тому назад себе женушку из Маньчжурии, прелестную миниатюрную китаянку (показывал Пахом фотографию еще молодой матери — едва за сорок). И потому ничего русского (за исключением внутренней начинки, но ту-то сразу не углядишь) в Пахоме не было. Да и сам Ермаков поначалу сильно удивился, когда увидел чистокровного, как ему показалось, китайца в желтых казачьих лампасах.
