По дороге, правда, один казус вышел. В вагоне-ресторации ко мне человек подсел, Павлом Касталадисом представился. С ним я тоже в карты сыграл, только уже не на деньги – на азарт. И вновь я почти все партии выиграл. Как игра закончилась, Павел предложил вместе с ним по городам ездить, с состоятельными людьми в карты играть, обещал приемам разным научить, чтобы с гарантией всегда в выигрыше оставаться. Я отказался. Пусть лучше по маленькой, но честно выиграю, да и вообще, венцом жизни карты делать – не по мне это.
Уже в Одессе занесло меня как-то в кафе на Дерибасовской. Там два зала, в одном посетителям кофе со сладостями подают, а во втором игра идет. Ради интереса я во второй зал сунулся. Смотрю, а за одним из столов Касталадис с каким-то парнем играет, и по всему вижу – жульничает! Когда Касталадис из-за стола отлучился, я парню про то, что он с шулером играет, рассказал. Тот меня поблагодарил и рядом с ним присесть пригласил. Через несколько минут Касталадис вернулся, а как меня увидел, так с лица и опал. Парень, которому я помог, Мишей Винницким назвался, Павлушу деньги вернуть заставил да приказал, чтоб тот из города убирался. Касталадис или до того Мишу знал, или, пока отлучался, историй про него наслушался, но Винницкий говорил, что он в тот же день из Одессы уехал.
Винницкий, когда узнал, что я работу ищу и мечтаю отца большими деньгами удивить, предложил меня с биндюжниками свести, с теми, что с налетов живут, но я отказался, сказал, что честных денег ищу. Тогда Миша предложил мне свои деньги в пай в торговом деле вложить и быть в том деле с ним компаньоном. И не просто компаньоном, а управляющим в его одесском магазине.
Мы тогда испанское деревянное масло на сибирские меха меняли, оплаты через векселя вели. Доброхоты мне рассказывали, что Винницкий, мол, с бандитами одесскими якшается, но я тому не верил; слишком многое от Миши зависело, чтоб вспять поворачивать.
А весной я в острог попал, да ладно бы за дело, а то по недоумию. – Троцкий, вспоминая очередную неприятность из своей недолгой жизни, в очередной раз вздохнул. – Тогда в Одессу партия мехов пришла, и дело оставалось за малым – получить оставшиеся деньги и передать товар купцу. За несколько дней до встречи с контрагентом занесла меня нелегкая в кафе Либмана. Там народу полно, все что-то кричат, руками размахивают, дискутируют, в общем. Я у официанта спросил, что, мол, за сборище и о чем толкуют. Тот только отмахнулся, анархисты, мол, спорят. Я уже собрался идти восвояси, как тут ко мне девушка подошла. Такая, такая, такая … – Троцкий, полностью погрузившись в приятные воспоминания, закатил глаза, но увидев вместо предмета юношеских грез потолок каюты, покраснел и продолжил:
– Воздушная она такая была, – барышня, в общем… Подошла ко мне и две брошюры в руки всунула… вложила то есть. И так мне ей понравиться захотелось, спасу нет, подвиг какой-нибудь совершить. – Троцкий кинул быстрый взгляд на Арсенина и сбился с патетики: – Ну, если уж не подвиг, то… ну, более взрослым показаться, что ли. Да чего там говорить! Понесло меня. Забрался на табурет, на коем прежние ораторы выступали, да высказал пару одобрительных реплик относительно идеи всеобщей свободы. Смотрю, все вокруг мне аплодируют, словно Шаляпину или там Собинову. Я еще больше разошелся, про всеобщее устройство российское высказываться стал. Городовой в кафе зашел, чтобы говорунов урезонить, так я полицейского по матушке послал. Да я море ложкой тогда расплескать мог, лишь бы эта барышня мне еще раз улыбнулась.
– Разрешите полюбопытствовать, – прервал его на полуслове Арсенин, – имела ли успех ваша эскапада, или все труды напрасны оказались?
– Напрасны… – качнул головой Троцкий. – Пока я с городовым ругался, ушла она. Даже имени ее спросить не успел… Как девушка ушла, так и у меня весь задор сразу прошел. Пока другие посетители с городовым друг на друга орали, я бочком-бочком и из кафе на улицу. А брошюрки те в карман сунул и даже не читал их потом. А на следующий день за мной жандармы пришли. Как поздней оказалось, от кафе за мной филер шел. В общем, через то выступление попал я в Одесский тюремный замок, тот, что напротив вокзала разместился. Там, в принципе, не так уж и страшно оказалось: уголовников и политических (а меня за последнего посчитали) по отдельности содержат. Камеры светлые, даже с паровым отоплением, жить можно. Есть, конечно, местное пугало – однофамилец мой теперешний, – Лев, вспомнив, о ком идет речь, чуть смущенно хмыкнул, – старший тюремный надзиратель Николай Троцкий, его даже начальник тюремного замка Исидор Конвентский, по слухам, побаивался. Но если вести себя примерно, так и он никого попусту не трогал. Через две недели меня освободили «за недоказанностью». Тут меня Винницкий немного удивил. Только я за ворота замка вышел, как ко мне фаэтон подкатил. Кучер мне и говорит, мол, Миша Винницкий ему поручил отвезти меня куда я захочу, только не на Сахалин.
Я тогда даже не столько фаэтону, сколько факту дружеского участия порадовался. Раньше у меня таких друзей не было.
Воспоминания о друге заставили рассказчика ненадолго замолчать, и рассказ он продолжил только после того, как Арсенин слегка потрепал его по плечу.
– С Винницким мы только на следующий день встретились, в кафе у Фанкони. Я ему о своих тюремных мытарствах рассказал, но вижу – не интересно ему. Я – про меха, которые мы перед моим арестом продавать собрались. Михаил почему-то нахмурился, но по делам дал подробный отчет, а напоследок огорошил. Говорил, что даже при всеобщем либеральном отношении к политическим у меня после пребывания в остроге репутация подмочена и работать в Одессе будет затруднительно. Чтоб я духом не пал окончательно, Винницкий мне должность управляющего в торговом доме в Тифлисе предложил. И хоть уезжать из Одессы мне не хотелось, согласие на смену места работы и жительства я дал.
То ли переводя дух, то ли вновь с головой погрузившись в воспоминания, Троцкий вновь замолчал и из странного ступора вышел, лишь когда Арсенин протянул ему стакан с водой. Лев благодарно кивнул и, пропустив рассказ о сборах и дороге, внаглую эксплуатируя воспоминания Лопатина, продолжил сразу о жизни в Тифлисе.
Приехав в Тифлис, по рекомендации Винницкого, остановился на улице Мухранской, у еврейской семьи Пурисман, где фактически главенствовала тетя Галит, а о номинальном главе семьи, дяде Бен-Ционе, пол-улицы могло сказать, что он – подкаблучник. Александру выделили чисто побеленную комнату с большим окованным железом сундуком, стоявшим в изголовье деревянной кровати с не каждому доступной роскошью – пружинной сеткой. Пол в комнате устилал красиво вышитый домотканый половичок, а на стене над кроватью висела литография с изображением ярмарки.
Освоившись с помощью дяди Бен-Циона в околотке, Лопатин стал делать самостоятельные вылазки по окрестным улицам. В одну из таких прогулок он наткнулся на зауряднейшее кафе с претенциозным названием «Гордость Кавказа». Кофе, подаваемый в заведении, тем не менее, на удивление Александра, оказался превосходным, да и выпечка ничуть не хуже.
Как и во многих других кафетериях, второй зал «Гордости» отвели под бильярдную. Лопатин, абсолютно не зная правил игры и не умея держать в руках кий, взял за правило на выходных навещать игровой зал, находя особое наслаждение в собственных расчетах углов, траекторий и рикошетов движения шаров.
