И, наверное, именно поэтому на набережной любого портового города всегда хватает людей, наблюдающих за выходом кораблей в море.
Выход в море «Одиссея» также не остался незамеченным.
Долговязый нескладный юноша по имени Николай стоит на Приморском бульваре и, ласково поглаживая новенький шевиотовый костюм из магазина Ландесмана, наблюдает за отходящим от пристани пароходом. Молодому человеку пока всего семнадцать лет, он коротко стрижен и, вероятно, еще ни разу в жизни не брился. Парнишка ест сливочное мороженое, смотрит из-под руки в сторону порта и не замечает, как капли подтаявшего лакомства пачкают обложку потрепанной сверх всякой меры книжки – «Самоучителя английского языка» профессора Майендорфа. Жутко завидуя уходящим в море, юноша, в меру сил и способностей, готовится к карьере покорителя волн. Вот только пока даже не подозревает, что судьба распорядится иначе и его имя прославят отнюдь не морские путешествия.
– Жаль, без парусов уходит. – Николай, обернувшись к своим приятелям – ровеснику Борису Житкову и более взрослому Саше Гриневскому, указал на «Одиссея»: – Представляете, какими бы его паруса сейчас виделись? Розовыми. Или алыми…
– Под алыми парусами хорошо возвращаться, – мягко улыбнулся Гриневский. – Особенно когда твоего возвращения ждут…
А в десяти шагах от будущего писателя Корнея Чуковского стоят два человека весьма характерного для Одессы вида. И нет нужды описывать их читателю, потому что это Беня Крик и Миша Винницкий.
– Будем считать, Миша, шо наши проблемы пока закончились?
– И я таки поздравляю вас с удачным гешефтом, Беня. Или таки с добрым делом?
– Шо? С чего мне больше делать добрых дел, если их не желают отличать от гешефтов?
– Беня, ну шо вы пылите? Колю так уважали в порту, шо я ни разу не поверю, шо вы совершенно бескорыстно сплавили нашего приятеля за бугор. Останься Корено здесь, через год-другой его дружки могли стать вполне себе сплоченной командой и составить вам конкуренцию! А оно вам надо? Зато теперь Коли в Одессе нет, и вы стали тут хозяин!
– Миша, поищи по карманам вежливости! И заодно придумай, когда мне ждать с тебя доли?
– С какого гешефта, Беня?
– Я никак не припомню, Миша, шобы ты отдал тому фуксу его доли с мехов и с масла. Я за того шлемазла, с которым ты коммерцию вел. Ты его еще Троцким зовешь. Шо бы ты делал, если бы я не организовал его в путешествие? А общие гешефты, Миша, надо делить пополам, пока они не стали комом в горле, если ты понимаешь, шо я имею в виду.
– Беня, таки вы так мне удачно напомнили, шо ваша мотя со всего этого слама будет при вас завтра. О, Беня, глядите, – это же сам Сергей Уточкин, и я не знаю такого спорта, в котором он не чемпион! Мсье! Мсье Уточкин! Позвольте у вас узнать на два слова!
– В-в-вы к-ко м-мне о-обращаетесь, су-сударь? – повернулся к Винницкому спортсмен. Уточкин сильно заикался после того, как в возрасте восьми лет живым вышел из жуткой резни в пансионе Краузе.
– Мсье, все вам скажут, шо Миша Винницкий снимает шляпу только перед вами и перед Дюком! – Винницкий кивнул в сторону памятника Ришелье. – Рад приветствовать! Позвольте поинтересоваться, какой такой японской борьбой вы ломаете людям руки? Ю-ютцу?
– Миша, ну почему тебе есть дело до всего японского? При твоем восточном лице это подозрительно! Шо ты думаешь за куклим «Япончик»?
18 сентября 1899 года. Борт парохода «Одиссей»
– Не помешаю, Всеслав Романович? – Из-за приоткрытой двери капитанской каюты раздался голос старпома, а следом появился и его обладатель. – О пополнении нашем поговорить бы хотелось.
– Отчего ж не поговорить, коль нужда в том имеется. – Арсенин, радуясь возможности устроить небольшую передышку, отложил в сторону карандаш со штурманской линейкой и устало отодвинулся от карты, над которой он колдовал уже больше трех часов без перерыва. – Что и где у нас не так?
– За день до отхода Артемий наш Кузьмич, да прольется дождь ему под ноги, шоб он поскользнулся, привел на борт трех новеньких матросов, – угрюмо фыркнул Политковский. – Одного из них, Николая Корено, определили в палубную команду, и претензий к нему считай что и нет. Видно, что матрос опытный. Давненько, правда, в море не ходил, заметно, что сноровка уже не та, но то дело поправимое. А вот двое других – то дело не здраво, шистко не здраво.
– Если мой старпом стал розмовлять по-польску, видать, и в самом деле не здраво, – усмехнулся Арсенин. – В чем дело-то, Викентий Павлович?
– Парочку эту, Туташхиа с Троцким, боцман направил в машинное, вроде как опыт имеют. И хоть матросики молчат, не жалуются, а Никита Степанович примечать стал, что грузин уголек кидает исправно, хотя и не всегда точно, но вахту стоит хорошо, а к прочим машинам и вовсе не суется. Но вот с Троцким все гораздо хуже. Ни вахту полностью отстоять сил не хватает, ни уголь толком кинуть, а к чему из машинерии руку приложит, так прибор или показания меняет, иль вообще – ломается. Решать, конечно, вам, Всеслав Романович, но мое мнение такое – в ближайшем порту списывать этих проходимцев к чертовой матери!
– Ваше мнение, Викентий Павлович, я бесконечно ценю и уважаю, но и боцман, видать, свои резоны имел таких людей на борт взять. Так что, с вашего позволения, я наперво с боцманом побеседую. – Видя, как недовольно вытягивается лицо Политковского, Арсенин широко улыбнулся обескураженному помощнику: – Не почтите за труд, друг мой, пригласите сюда Ховрина.
– По вашему приказанию прибыл, вашбродь! – Спустя десяток минут боцман вытянулся на пороге капитанской каюты.
– Да ты проходи, Артемий Кузьмич, – ободряюще улыбнулся Арсенин. – Давай без чинов поговорим, чай, не на верхней палубе при стечении народа. Мы с тобой, почитай, без года десять лет по одной палубе ходим, почти что родственники.
– Благодарствую на добром слове, Всеслав Романович. – Боцман, перешагнув комингс, размашисто перекрестился на иконку в красном углу каюты. – И впрямь как родной вы мне. По какой надобности звали?
– А расскажи-ка мне, Кузьмич, что за людей ты к нам в Одессе в пополнение привел? Никита Степанович на них жалуется, Викентий Павлович волком смотрит, не моряки они, говорит, не моряки. Ты, братец, поболе меня в море ходишь, так как же вышло, что ты мне двух никудышных матросов сосватал, чего за тобой отродясь не водилось?
– Ваша правда, Всеслав Романович, крупа они сухопутная, а не матросы, – покаянно качнул бородой Ховрин. – Только за них Сашка-музыкант попросил, а у меня перед им должок имеется, да такой, шо отказать я не мог. Только они, сидельцы эти, не на полный рейс с нами. Как до Истамбулу дойдем, так их на берег и спишем…
– Сидельцы? – нахмурил брови Арсенин. – Они что, каторжники, что ли?
– Бог с вами, Всеслав Романович, – замахал руками старый боцман. – Колька Корено за мальцов портовых вступился, да кости живоглоту одному в порту переломал. Троцкий – тот вообще по недоразумению какому-то в острог угодил, а грузин ентот, Туташхиа который, их из кутузки вызволил. Но без душегубства все, я узнавал…
