– Что такое «эпоха иезуитов»?
– В тысяча семьсот семьдесят третьем году папа Климент запретил орден иезуитов, – задумчиво ответила девушка. – Сразу после этого императрица Екатерина Великая разрешила его деятельность в России, освободила от налогов, дала кучу всяких разных прав и привилегий. Не то чтобы они императрицей помыкали, но возможности получили немалые, расселились по всей стране, открыли кучу школ и колледжей, образовали свою коллегию… В общем, много чего странного и интересного тогда произошло. По сей день аукается. В тыщ-щу восемьсот четырнадцатом папа орден восстановил – в России его тут же запретили, имущество конфисковали, иезуитов числом в триста с чем-то человек выслали, еще три десятка русских от них отреклись… А сколько не отреклось, неведомо.
– То есть Важский монастырь закрыли при иезуитах, а лечился мой товарищ в нем уже после их ухода?
– Забавное совпадение, правда? – ухмыльнулась девушка.
– А ты не врешь про иезуитов? Чего-то не помню я ничего похожего в школьной программе.
– Чему учат в школе, вопрос, конечно, интересный, – пожала плечами Катерина. – Но во всех справочниках и исследованиях об этом говорится весьма подробно. Ничего секретного.
– Прекрасно, – подвел итог Женя. – Раньше меня хотели убить всего за два слова, которые я знал: «интернат» и «Басарга». Теперь я знаю третье: «иезуиты». Как думаешь, «нобеля» за это дадут?
– Ты забыл еще одно слово: «убрус», – напомнила Катя. – Его вполне достаточно, чтобы спустить на тебя все спецслужбы мира.
– Совсем забыл! Ты ведь теперь в стороне? В деле не участвуешь?
– Ой, паре-ень… Боюсь, они-то об этом не догадываются.
* * *
Москва встретила боярина Леонтьева безмолвием и рыхлой свежей белизной – накануне несколько дней подряд шел снег. К Рождеству подьячий все-таки опоздал, но сильно не огорчался. Что одному среди общего веселья делать? А все, кого он знал в столице, ныне либо в походе, либо зело заняты в свите в праздник будут. Чай, двор царский тоже веселиться умеет. Ныне же после общего гулянья город отдыхал и отсыпался, и светлые улицы его пусты были, словно ночью.
Перед калиткой его дома снег оказался прибран, что разом бросило Басаргу в жар. Не дожидаясь, пока холоп разберется с воротами, он спрыгнул с седла, промчался по расчищенной тропинке до двери, заскочил на крыльцо, дернул дверь, и только в самый последний миг, сдержавшись, вместо заветного «Матрена!», готового сорваться с языка, громко спросил:
– Кто здесь?
– Ой! – испуганно отозвались за печью, и послышался железный грохот, словно на пол посыпались сковороды и кастрюли.
– Та-а-ак… – хмыкнул Басарга. – А ну, вылазь, домовой! Покажись хозяину.
За печкой опять послышался грохот, и вскоре на свет выбралась упитанная баба в летах, одетая в овчинную душегрейку поверх тяжелого бархатного платья с пухлыми юбками, с подвытертой горностаевой шапкой на голове. Старательно отряхнулась:
– Прости, боярин, пыль я там вытирала.
– Чего же прощать? Пыль вытирать – это дело полезное. Токмо кто ты такая и откуда взялась?
– Варварой звать, в няньках у княжны Мирославы, – приосанилась женщина. – Хозяйка повелела сюда захаживать, да за порядком смотреть, да печь протапливать, как морозы ударили. Коли печь не топить, так оно, знамо, дом так промерзнет, до лета сырость не выведешь.
– Ага… – Басарга сдвинул руку, что на входе невольно потянулась к ножу, расстегнул поясную сумку, нащупал монету среднего размера и бросил двугривенный женщине: – Вот, держи! Коли у меня порядок ныне в доме, так, может, и еда какая найдется? Бо мы с холопом оголодали с дороги.
– Токмо холодное, боярин, – сцапала деньги женщина и расцвела улыбкой. – Коли вкусно снедать хочется, так на торг топать надобно. Погреб у тебя, почитай, пуст, Басарга Еремеич. Видела, яблок моченых бочонок имеется, капуста квашеная да солонины маненько. Рази токмо вино кушать будешь?
Басарга подумал и снова полез в кошелек. Достал уже полтину, дал княжьей няньке:
– Купи чего-нибудь, чтобы на стол поставить. Ну, и про себя не забудь.
– Благодарствую, боярин! Ну, коли так, то солонину я ныне на хлеб порежу, да капусту и яблоки принесу. Однако же баню пусть холоп твой топит! Наказ у меня строгий: как вернешься, хозяйку немедля упредить. Но я, с дозволения твоего, на пути обратном на торг заверну, и ужин у тебя будет таков, что пальчики оближешь!
– Уговорила, Варвара. Ступай!
С домашней баней хозяин с холопом, разумеется, управились сами. И протопили, и помылись, и отогрелись. А когда, распаренные, перебежали заснеженный двор и заскочили в дом, здесь уже витал аромат жаркого, на столе стояли кубки, чаши со сластями и бутылки немецкого вина. Свечи трехрожкового светильника выхватывали из темноты трапезной только одно лицо – улыбающейся княжны Мирославы Шуйской.
– Пришли? – громко спросила от плиты Варвара, сбросившая из-за жары в прогретом доме и душегрейку, и половину юбок, а вместо шапки повязавшая голову платком. – Вы как чуяли!
Она немного подсуетилась у очага и быстро перенесла на стол два блюда. На одном грудой лежали целиком запеченные перепела, на другом – короткие деревянные вертелы с заячьими почками. Тришка-Платошка громко принюхался и жалобно почавкал.
– Давай, возьми чего-нибудь, – дозволил Басарга.
Холоп сцапал два вертела, птичью тушку и ушел к печи наслаждаться угощением, а молодой боярин сел за стол напротив княжны. Он не знал, насколько посвящена нянька Мирославы в их отношения, а потому говорить что-либо при Варваре не решался. Налил вина девушке, себе. Глядя друг другу в глаза, они выпили, потом так же молча поели, не отрывая взоров друг от друга. Выпили еще. Наконец гостья промокнула губы тряпицей и тихо спросила:
– Исполнил ли ты поручение госпожи моей, царицы Анастасии?
– Конечно же, госпожа моя. Образ и крестик, в пустыне Важской освященные, в сумке моей спрятаны, в горнице наверху.
– Так пойдем же скорее, ты мне их передашь!
Они встали из-за стола, чинно поднялись на второй этаж, но едва скрылись от глаз прислуги – тут же кинулись друг к другу, жадно целуя.
– Ты забыл взять огонь… – тяжело дыша, заметила княжна. – Как же найдешь икону?
– Придется ждать рассвета, – подхватил ее на руки Басарга и понес в спальню.
– Придется, – смирилась Мирослава, закинув руки ему за шею.
Однако ушла царская кравчая все-таки задолго до утра… Чтобы после полудня принести от царицы слова благодарности. И еще вечером – чтобы передать, что государыня Анастасия желает его видеть. И на следующий день – извиниться, что ныне она занята. А потом, что подьячего все же ждут через вечер. И снова – сказать, что приглашение остается в силе.
Похоже, царица совсем не жалела прекрасных ножек своей кравчей…
