Дьявол вылез из преисподней окончательно и все время
караулил его поблизости. Уже не спасала работа – дьявол не боялся ее. И
утомление не действовало – дьяволу наплевать было на утомление. Он ждал своего
часа. Когда Тимофей сдастся ему окончательно.
И тогда Кольцову стало казаться, что Катерина ему поможет.
Чем-то она напоминала ему Машу из зоопарка. Ту самую Машу,
из-за которой маленький Тимофей выжил тридцать лет назад.
Частью сознания он понимал, что это просто навязчивая идея
психически неуравновешенного человека. Катерина не имела совсем никакого
отношения к его кошмарам и не могла его от них избавить.
Но зато другая часть умоляла его попробовать – вдруг
поможет? Вдруг он изгонит дьявола из своей жизни?
Что-то было в ней такое, что убеждало его в этом. Какая-то
брызжущая через край доброжелательность и доверчивость ребенка, выросшего в
полной безопасности, уверенного в себе и в окружающем мире.
Он хотел воспользоваться этим. Посмотреть, как выглядит
вблизи чувство безопасности и защищенности. Он хотел оценить его и построить
себе такое же. Если понадобится, то отобрать у нее – ему оно нужнее.
Как-то в одну минуту, после ухода Дианы, он понял, что
деньги так и не дали ему вожделенного покоя. Ни черта он не научился управлять
своим сознанием, хотя окружающими управлял виртуозно.
Он хотел попробовать использовать Катерину. Вдруг она
объяснит ему, что нужно делать, чтобы успокоить свой разбушевавшийся мозг.
Он поперся к ней, прямо-таки кожей чувствуя изумление
охраны. Это тоже была большая новость – как правило, окружающих его людей и их
жалких эмоций он не замечал вовсе.
Он совсем не ожидал встретить там столько народу. Впрочем,
он сам не знал, чего ожидал.
Он не узнал ее, стоящую на крыльце с прижатыми к груди
руками – в толстой куртке, джинсах и свитере. Рядом была еще одна, точно такая
же девушка, может, чуть помладше. Смотрела она с изумлением.
Охрана у ворот изнывала от неловкости и неопределенности
ситуации – они не могли понять, зачем босс притащился сюда, на этот участок,
где еще не везде сошел снег и валялись забытые с осени грязные пластмассовые
игрушки, где на громадном дощатом столе под корявыми старыми яблонями, покрытом
яркой скатертью с подсолнухами, сияли белоснежные салфетки и фарфоровые тарелки
с пастушками, а на пенечке в отдалении ждал своего часа самовар, отсвечивая
медным начищенным боком, где на мангале жарились шашлыки, а люди были как с
другой планеты.
С первого раза он не смог запомнить, кого из них как зовут.
Может, потому, что пристально следил за Катериной и одновременно – за собой,
как бы примеряя на себя совершенно новую ситуацию. Понял только, что пара
постарше – это ее родители, помладше – сестра и ее муж, а ковыряющаяся в луже
обезьянка – их дочь. Еще была бабушка с манерами вдовствующей императрицы.
Каковы императрицы на самом деле, Тимофей не знал, но представлялись они ему
именно такими.
После первых минут чудовищного смятения его усадили за стол,
и все порывались усадить и водителей с охраной. Тимофей категорически возражал,
и это был первый случай за несколько последних десятилетий, когда его никто не
слушал. Он изумился до того, что на некоторое время потерял дар речи и только
следил за тем, как Катеринин отец пытается зазвать ребят за стол, а они не
идут, и кончилось все тем, что им отнесли по шампуру прямо к машинам.
Он забыл, как зовут Катеринину сестру, и решил потихоньку
спросить кого-нибудь об этом, но тут к нему привязалась бабушка-императрица с
вопросом о внешней задолженности России. Попутно она поделилась с Тимофеем
сведениями об этом вопросе, почерпнутыми у какой-то чрезвычайно осведомленной
Веры Владимировны.
Тимофей смотрел на нее во все глаза, но заговорить не
решался. Потом он все-таки робко спросил, как зовут вторую сестру.
– Даша, конечно! – воскликнула императрица с непонятным ему
энтузиазмом. – Как ее еще могут звать? Если старшая Катерина Дмитриевна, то
младшая может быть только Дарьей Дмитриевной!
Из чего следовало, что младшая может быть только Дарьей
Дмитриевной, Тимофей не понял. Начиная раздражаться, он смотрел на бабушку,
ожидая пояснений, и тут ему на помощь пришла Катеринина мать.
Наклоняясь, чтобы поставить перед ним тарелку с картошкой,
она сказала весело:
– Это Алексей Толстой, помните? “Хождение по мукам”. Две
девочки, Катя и Даша. Катерина Дмитриевна и Дарья Дмитриевна.
Не помнил он никаких “хождений” Алексея Толстого! Был
какой-то Толстой, он написал про то, как тетка под поезд угодила, или что-то в
этом роде. А на него смотрели так, как будто он обязан это знать, а он не знал.
Молодой мужик, муж этой самой Даши и отец обезьянки, смотрел
на Тимофея как на экзотическую гориллу в зоопарке – с интересом и некоторым
недоверием: что-то она выкинет, если отвернуться? Это тоже выводило Тимофея из
себя, он не привык к подобным разглядываниям. Он вообще не привык ни к чему,
кроме безоговорочного подчинения и душевного трепета, которые испытывали
нормальные люди в его присутствии. Но перед ним были не нормальные люди!
Он видел, что они растеряны и немножко недоумевают, каким
ветром могло занести к ним в дом человека из параллельного мира. Но когда все
наконец выпили вина – Тимофей пил томатный сок – и расслабились, то Тимофею
стало ясно, что его присутствие принято как несколько неожиданное, но вполне
обычное явление.
И на это он тоже обозлился. Его невозможно воспринимать как
нечто само собой разумеющееся. В этой стране он почти что бог. Он может купить
все их дома и участки, а потом подарить им обратно и даже не заметить этого. Он
в первой десятке, нет, пятерке, самых влиятельных, самых богатых, самых, самых…
Но за этим дощатым столом с подсолнухами никому, казалось, нет до этого
никакого дела. Все разговаривали с ним как с самым обычным заезжим гостем,
которого не ждали, но приезду рады не столько из-за него самого, сколько по
традиции гостеприимства.
Уехала Даша с семейством – опять целое представление:
открывали ворота, выгоняли машины, меняли их местами, перекликались с охраной и
водителями: “Еще назад! Правее, правее, еще чуть-чуть!” Тимофей зачем-то принял
приглашение остаться на чай. Чай пили на громадной террасе, состоявшей,
казалось, только из окон. Уютная лампа на длинном стебле освещала стол,
разгоняла по углам весенние сумерки. Под ногами крутились подвижная черная
такса и чудовищных размеров флегматичный кот, время от времени делавший попытки
взгромоздиться к Тимофею на колени. Тимофей эти попытки пресекал, как ему
казалось, совсем незаметно, пока бабушка-императрица не воскликнула:
– Что вы делаете, молодой человек! – И забрала кота к себе.
Все это было странно, настолько странно, что Тимофей так ни
о чем и не поговорил с Катериной. Хотя о чем он мог с ней поговорить? Он не
знал, что ответить себе на этот вопрос. Он силился вспомнить, о чем думал,
когда принимал решение поехать к ней на дачу, – и не мог.
