Первая пришлась как раз на пору становления, когда бизнесу
было отдано все, и душа, и тело. Вторая – в момент проявления небывалых амбиций
и попыток победить дьявола. У Тимофея не было ни времени, ни сил, ни желания
заниматься новой женой. Она появилась, и слава богу, протокол соблюден, роли
распределены, а остальное его не касалось.
Время от времени стрясались у него более или менее случайные
ночи с более или менее случайными женщинами, большинство из которых он вряд ли
бы вспомнил на следующий день по имени.
Юлию Духову помнил.
Она его забавляла. Как и всех остальных окружавших его
мужчин и женщин, он видел ее насквозь. Видел ее брезгливость и неприязнь к
нему, ее попытки устроить его жизнь так, как это представлялось ей выгодным, ее
затеи, ее амбиции, ее усилия приподняться над всеми.
С сочувствием человека, побывавшего в одинаковой с ней
переделке, он позволял ей многое из того, чего не позволял никому. В конце
концов оскорбительно нищее и несправедливое детство роднило их. Она тоже
тщательно скрывала часть своей биографии, и Тимофей ей в этом не препятствовал,
вполне понимая ее чувства.
Неизвестно, сколько бы так продолжалось, не возжелай она
слишком многого и не начни действовать во вред ему, Тимофею Кольцову. Этого он
при всем сочувствии допустить никак не мог, и поэтому Юлия уже три дня занимала
замечательную, спокойную и, главное, очень далекую должность представителя по
коммерческим вопросам холдинга “Судостроительные верфи Тимофея Кольцова” в
Женеве. Тимофей радовался, что смог так хорошо все устроить. Выгнать Юлию на улицу
он вряд ли сумел бы.
Теперь нужно было разобраться с Катериной Солнцевой.
Тимофея эта девица от души раздражала. В этом тоже было
нечто новое – обычно люди оставляли его равнодушным. Раздражаться на них было
делом глупым и непродуктивным. Тимофей не мог позволить себе никчемные эмоции.
А Катерина представляла одни сплошные эмоции. В ней всего было немного
“слишком” – слишком высокий рост, слишком веселые глаза и слишком белые зубы.
Вчера он слышал, как она хохотала с его охраной, громко и
весело. Охрана уже души в ней не чаяла, хотя началось все с того, что она
дураком выставила бедного Димку, у которого, как и у Тимофея, отсутствовало
чувство юмора. Почему-то мужики все ей очень быстро простили. Почему?
Она не была красавицей в принятом смысле этого слова. Что-то
в ней было, конечно. Пожалуй, доброжелательность. И какая-то детская
заинтересованность во всем, что ее окружало.
Не руководительница процветающего агентства, равный и
уважаемый партнер, а студентка-третьекурсница.
Студентов Тимофей не любил.
Конечно, соображала она хорошо. Тимофей ни на минуту не
обольщался насчет ее ухоженных и холеных начальников. Кое-что они могли, ее
начальники, но в делах, требующих минимальной творческой мысли, привыкли
полагаться на нее, это ясно.
Зачем он думает о ней, когда нужно подумать о завтрашней
встрече с другом детства Серегой Лазаревым, вместе с которым они выиграют
затеянную той же Катериной войну?!
“Надо же, расследование провела”, – развеселился Тимофей.
Думать о ком-то просто так тоже было внове, и никакого
удовольствия не доставляло. Тимофей не знал, как ему следует относиться к этому
бессмысленному процессу.
Столь же бессмысленным было и приглашение всех “выборщиков”
пожить на его даче, а не в гостинице. Он не любил человеческое общество вообще,
а в непосредственной близости от себя тем более. Он не мог спокойно думать,
когда его окружали люди, а для императора возможность спокойно подумать о
насущном и необходимом означала процветание империи. Зачем он припер в свой дом
четверых совершенно чужих людей, несравнимых с ним по положению?
Тимофей всегда был честным с самим собой, поэтому знал –
из-за Катерины.
Конечно, в его доме на взморье, громадном, как замок
немецкого феодала, могли жить человек пятьдесят, никогда не встречаясь друг с
другом. В доме имелось достаточно флигелей, башен, мезонинов, литых чугунных и
парадных мраморных лестниц, разнородных окон и даже флюгеров. Он заплатил
бешеные деньги за один только эскиз этого дома, сделанный знаменитым английским
архитектором на куске плотного картона.
И все-таки это было странно – делить с кем-то свой дом.
Приезжая по вечерам, он каждый раз недоумевал, видя свет в окнах.
Вчера вечером Тимофей неожиданно обнаружил свет в глубине
парка и, секунду подумав, пошел к крытому теннисному павильону, сиявшему в
темноте февральского вечера громадами окон и застекленной крышей.
Этот павильон, одна из многочисленных затей архитектора,
вроде подъемника и вертолетной площадки, годами стоял пустым. В него даже
заходили редко. Сам Тимофей ни в какой теннис, конечно, не играл. Его
окружение, люди не слишком молодые и слишком провинциальные, модными штучками
тоже не увлекались, поэтому электрическое сияние в обычно пустующем павильоне
удивило Тимофея.
Прямоугольники света выхватывали из ночи мокрые стволы
сосен, асфальт аллеи и жухлую прошлогоднюю траву с островками снега. Внизу, под
обрывом, ревело невидимое холодное море.
Даже отсюда было слышно, как ударяется о ракетку мяч и
восторженно вопит Катерина Солнцева, специалист по связям с общественностью.
Тимофею пришлось сделать над собой усилие, чтобы не
заглянуть в окно, но войти тянуло неудержимо. Поддаваясь себе, он вошел и,
стянув с плеч кашемировое английское пальто, пристроился на жесткой скамейке.
Охрана удовлетворенно сопела сзади – всем нравилось рассматривать Катерину в
шортах и короткой, мокрой насквозь майке.
– Добрый вечер! – радостно закричал, заметив их, объект
наблюдений. – Будете играть, Тимофей Ильич?
Прямо перед Тимофеем мелькали ее ноги. Обычные бледные,
зимние женские ноги. У Дианы ноги были длиннее и красивее. Но Тимофей смотрел
на Катины, и это доставляло ему удовольствие.
Катерина, запыхавшаяся, красная, с выбившимся из-под
бейсболки клоком влажных волос, играла размашисто, сильно, совсем не
женственно, со стоном, почти криком на ударе. Подавая, она прогибала сильную
спину под мокрой майкой и била по мячу так, что звенели струны на дивной
красоты ракетке.
На Тимофея она не обращала никакого внимания, в отличие от
своего партнера, Александра Скворцова, который вдруг сбился, засуетился и стал
играть так, что, принимая его удары, Катерина стонала протяжно: – Ну,
Сашка-а-а!
Она бегала по площадке, как молодая лошадь в манеже, скорее
порывисто, чем грациозно, и все это, включая непонятные выкрики “меньше” и
“больше”, в которых Тимофей ни черта не умел разбираться, напомнило ему
Уимблдон прошлым летом, где он находился по делам. Он добросовестно отсидел в ВИП-ложе
и полуфиналы, и финал, чувствуя себя при этом так же неуместно и глупо, как и
сейчас.
