Плохо, что не было обуви, но чтобы ее отыскать, все равно нужно куда-то идти, и идти босиком. Так что… Нича махнул рукой и потрусил в сторону улочки, где скрылась погоня.
* * *
Толстяка Нича и впрямь догнал быстро. Мужчина лет сорока стоял согнувшись, уперев в мясистые колени руки. Нича притормозил, но, глянув на жадно ловящего ртом воздух несчастного бегуна с красным, словно кусок сырого мяса, лицом, поморщился и вновь поддал ходу – ждать, пока тот очухается и сможет говорить, пришлось бы долго.
Впереди, довольно далеко, маячила красная майка «спортсмена». Обнаженного «атлета» и женщины вообще не было видно.
Нича наддал, стараясь не обращать внимания на боль в не привыкших к такому обращению голых подошвах. На удивление быстро догнав «спортсмена», он увидел, что спортивной в том оказалась только форма. Сам мужчина был немногим моложе толстяка, сложение имел самое что ни на есть стандартное для человека средних лет и «сидячей» профессии. Даже классический «пивной» животик присутствовал. От «спортивных» телодвижений у бегущего тоже мало что осталось; если он и подражал до этого виденным по телику бегунам, то теперь уже выбрасывал ноги как попало, явно из последних сил, руками почти не махал, словно боялся их ненароком оторвать, и дышал тяжело и сипло, словно баллончик, в котором заканчивалась пена для бритья.
Мужчина зыркнул на обгонявшего его Ничу, что-то зло и хрипло каркнул, попытался прибавить ходу, но лишь окончательно сбился с ритма и безнадежно стал отставать. Нича обернулся и увидел, что «спортсмен» вдруг развернулся и побежал назад, к толстяку. «За подмогой, что ли?» – мысленно фыркнул Нича. Ему даже стало интересно, что затеял обиженный бегун. Заодно можно было и перевести дух, а то бег с непривычки, да еще по жаре, организму не очень пришелся по вкусу. Пот лил градом, да и дышалось лишь чуть лучше, чем выброшенной на берег рыбе. Нича остановился в тени большого платана, где асфальт не жег подошвы, и стал наблюдать. «Спортсмен» как раз поравнялся с толстяком. И не останавливаясь, с размаху, залепил тому кулаком в лицо. Не ожидавший подобного толстяк с ревом рухнул на дорогу, а бегун в красной майке не смог сразу остановиться, запнулся о ногу упавшего и поехал животом по асфальту, наверняка стирая в кровь колени, руки и все остальное, что касалось дорожного покрытия. Но тем не менее он быстро вскочил на ноги и, подскочив к лежавшему толстяку, стал пинать его, визгливо выкрикивая ругательства. До Ничи доносились обрывки сочного мата и отдельные «нормальные» слова: «…из-за тебя! …пузан! Жирный… ...боров!.. …из-за тебя!.. …остался без…»
Нича уже стал подумывать, не поспешить ли на подмогу толстяку, но все-таки решил, что в это время может пострадать женщина, а толстяк, если захочет, и сам сумеет себя защитить. Даже с превышением, как говорится, необходимых мер, с учетом явного превосходства в весовой категории.
К тому же впереди явно что-то происходило. Нича понял это по голосам. Причем звучали они не как у охотника и жертвы – торжествующе и жалобно соответственно, – а так, будто жертвами стали оба – мужчина и женщина. Или, возможно, не жертвами, а свидетелями чего-то по-настоящему ужасного. И Нича снова рванул вперед.
* * *
Он бежал по середине улицы и видел, как преломляет нагретый горячим асфальтом воздух окружающую действительность, а сам словно покрывается блестящими лужицами. Подобное Нича видел и раньше на летних дорогах в солнечные дни. Но сейчас ему показалось, что этих «лужиц» слишком уж много впереди. Да и не только впереди… Асфальт стал «серебриться» прямо под ногами, будто на него натянули полупрозрачную зеркальную пленку, в которой отражался он сам. Бежать «по себе» было неприятно, и Нича прыгнул на тротуар. Здесь асфальт пока оставался обычным.
Между тем до убежавших мужчины и женщины становилось все ближе. Но что там у них происходило, Нича все еще не мог понять. Ясно лишь было, что никто уже никуда не бежал. Но и то, что мужчина не причинял беглянке никакого вреда, тоже вскоре стало ясно, потому что тот стоял, вжавшись голой спиной – а он и впрямь был полностью голым – в каменную кладку забора, словно хотел с нею слиться в единое целое, и прерывисто выл, глядя куда-то перед собой. Собственно, куда он смотрел – тоже стало понятно. Разумеется, на женщину, за которой только что гнался. Точнее, на женщин. На пять или шесть одинаковых женщин, копошащихся, стоя тесной кучкой на четвереньках посередине зеркальной дороги. Да, асфальт здесь уже был полностью зеркальным, поэтому Нича и не смог точно сосчитать «близняшек». Одинаковые темноволосые фигурки отражались от асфальта… точнее, уже не от асфальта, а от настоящего ровного и гладкого зеркала, и казалось, что с каждой минутой их становится больше.
Нича проморгался и понял вдруг, что ему это вовсе не кажется. Женщины в желтых топиках и голубеньких тоненьких плавочках буквально «размножались» на глазах, становясь из отраженных вполне реальными, словно вылезая из «зазеркалья». И если на топиках некоторых из них было большими красными буквами написано «LOVE», то на остальных – «EVOL», причем перевернутыми, зеркальными буквами.
Женщины пронзительно верещали, дергаясь от своих «отражений» и тут же натыкаясь на другие. Встать на ноги никто из них даже не пытался. Наверное, от ужаса у них просто не было на это сил. А то, что ужас был велик, говорило хотя бы то, что из плавок многих текло и капало. И – визг. Нестерпимый, истошный визг. И чем больше становилось женщин, тем больнее он бил по ушам. Впрочем, если бы все это происходило в тишине, сам Нича тоже бы наверняка струхнул не на шутку, хоть и стал в последнее время привыкать к подобным фокусам. Но многоголосая живая сирена не давала сосредоточиться даже для того, чтобы по-настоящему испугаться.
Наконец Нича не выдержал и заорал:
– А ну-ка тихо!
Похоже, кое-кто его услышал. Те «копии», что находились к нему ближе, стали оглядываться, на паре-тройке одинаковых лиц мелькнуло нечто разумное.
– Тихо, я сказал!!! – пуще прежнего гаркнул Нича.
Визг значительно поутих. Теперь на Ничу смотрела почти половина «двойниц». Или как их теперь можно было назвать – «десятьни́ц», «пятнадцатьни́ц»? – со счету он давно сбился.
– Вы… доктор?.. – всхлипывая, пробормотала ближайшая к нему женщина.
– Доктор? – удивился Нича, но, вспомнив про надетый халат, обрадованно закивал: – Да-да, я доктор! Быстро все ползите на… обследование. Вот сюда! – показал он на травку возле забора.
Женщина, задавшая вопрос, быстро поползла к тротуару. Ее мокрые колени скользили по гладкой поверхности зеркала, ноги то и дело разъезжались, но она спешила так, словно секундное промедление могло привести к гибели. Следом за ней тут же потянулась вторая, третья, а когда первые добравшиеся до тротуара поднялись на ноги и, трясясь от одного вида друг друга, стали разбредаться по травке, на «зеркале» началась настоящая гонка. Визг тут же сменился возмущенными криками, когда кто-то, стремясь поскорей выбраться из «аномальной зоны», не слишком церемонился со своими менее расторопными ипостасями.
«Интересно, – неожиданно подумал Нича, – если все они, в сущности, один и тот же человек, то откуда здесь в принципе могло возникнуть соперничество?» Вопрос был воистину философским, но решать его было некогда. Да и обстоятельства, говоря откровенно, философствованию вовсе не способствовали.
