Вопросов было много. Причем таких, что ответов на них в ближайшее время не ожидалось. Разве что Студент опять появится. Кстати, о Студенте…
– Казимир, – повернулся Нича к Казику. – А зачем вы того парня били?
– А чего он!.. – буркнул тот, уставившись на зажатую в руках бутылку.
– По-моему, он-то как раз ничего. Это вы с Виктором на него набросились.
– Вот у Виктора и спроси!.. Он сказал, я и…
– Ничо так! Виктор для вас, я смотрю, и царь, и бог. Как собачки за ним бегаете.
– Ты… это… – сверкнул на него глазами Казик, – не того!.. Я ведь и в рог могу заехать.
– А я помогу, – набычилась Аброськина и будто даже приготовилась вскочить.
– Да что вам этот Виктор?! – вскипел вдруг Нича. – Чем он вас так приманил?
– Он мужик потому что, – слегка расслабилась девушка.
– Это тебе виднее, – хохотнул Казик, тоже поубавив агрессивности. И, нахмурившись, стал растолковывать Ниче: – Ты понимаешь, он не психует, истерик не закатывает. С ним спокойно. Он знает, что делать надо.
– И что надо?
– А не дергаться. И ждать.
– Чего ждать-то?
– Ждать – и все… Не дергаться. Так… Виктор сказал… – Казик замялся и отвел глаза.
– Витечку надо слушаться, – поддержала Казика Аброськина, – тогда все будет хорошо. А другие пусть как хотят.
– Другие?.. – насторожился Нича и покосился на Казика: – Ты ж говорил, что вас только трое.
– Ну, мало ли… – пожал тот плечами. – Я тебя впервые увидел и все сразу выкладывать должен был?
– Ладно тебе, – пихнула Казика в бок локтем Аброськина. – Нича нормальный парень. Не хуже этих самых других.
– Их много? Кто они? – спросил Нича.
– А, брось-ка, на… – поморщилась девушка. – Лохи всякие.
– Да почему лохи, разные есть, – сказал Казик. – Мужики, бабы. Отдыхающие, как и мы. Человек десять, наверное. Те, что в воде были, когда молния шарахнула. Умные-то с пляжа ушли, когда небо затянуло, а отдельные идиоты решили при дождичке искупаться. И мы в том числе… Молния как сверканула, прямо в меня будто. В глазах темно стало, вырубился, наверное, хорошо, ненадолго, а то бы утоп. И так уже начал, очухался – а кругом вода. Вынырнул, смотрю, еще люди бултыхаются. Я вот Аброськину вытащил, еще толстяку какому-то помог на берег выползти. Собрались, смотрим: грозы как не бывало, небо чистое, солнце шпарит. И тишина полнейшая. Вокруг, кроме нас, ни души! Берег-то далеко виден; все пляжи пустые. И набережная… Будто вымер курорт. Сначала припухли все, потом задергались. Кто реветь, кто орать, кто в город побежал, кто еще что… А Виктор нам сразу понравился, что не дергался. Вот мы и… – Тут он нахмурился, заоглядывался, отставил пиво, встал из-за стола. – Слышь, Аброськина, а где он и в самом-то деле? Пойдем поищем, что ли?
– Пошли, – ответила девушка. – Нича, ты с нами?
И Ольга с Казимиром побрели в сторону набережной. Сначала оглядывались на Ничу, а потом перестали и ускорили шаг.
А Нича не знал, что делать. С одной стороны, с напарниками веселей. С другой – эти ребята его не очень-то воодушевляли. К тому же он так и не мог решиться сказать им, что Виктора они вряд ли найдут. О том, что тот и вовсе не человек, ему говорить еще меньше хотелось.
Больше всего Нича желал вернуться назад, к «хрущевке». Он очень опасался за Соню, особенно теперь, когда стало ясно, что его подозрения насчет Виктора оказались небеспочвенны. Да и Викторов там теперь будет целых два экземпляра! Но это обстоятельство сдерживало и его самого. Не то чтобы он трусил, но соотношение сил понимал. Он всего лишь человек, и он один. Ну, еще Соня, но она все-таки девушка, которая к тому же не хочет иметь с ним ничего общего. Ладно, ее хотелки, когда речь идет о жизни и смерти, а то и о чем похуже, можно проигнорировать, но стоит ли надеяться на ее помощь или хотя бы лояльность? Может, они там уже с Витечкой спелись!..
Нича скрипнул зубами и шепотом выматерился. Что-то он много стал рассуждать! И думать о Соне как о посторонней. Как о чужой! Почти уже как о враге. А ведь он… А ведь она…
Нича даже застонал от накатившего к себе отвращения. Стыдно стало так, словно он вышел голым на людную площадь. Или как… было стыдно после «темной комнаты».
Ниче совсем стало плохо. Он поспешил залить бушующий внутри жар остатками пива. Но это, разумеется, не помогло. Тогда он вскочил с твердой решимостью тотчас же отправиться к Соне. Будь что будет!
Но тут он увидел людей. И это были не Аброськина с Казиком.
4
Геннадий Николаевич не находил себе места. Впрочем, как и Зоя Валерьевна. Они молча, каждый по отдельности, бродили по квартире, переходя из комнаты в комнату, на кухню, снова в комнату. Геннадий Николаевич раз пять-шесть за полтора часа выходил на балкон, где в несколько затяжек высмаливал сигарету, и поспешно возвращался, опасаясь пропустить звонок. Там, у телефона, замирало на какое-то время их с супругой бесцельное хождение, но телефон молчал, и муж с женой, не выдерживая сколь-нибудь долгого бездействия, вновь продолжали обход квартиры.
Наконец Бессонов не вытерпел.
– Да что же это за хард-рок такой? Забыла она, что ли?..
Он намотал кончик «хвоста» на палец и дернул его так, что клацнули зубы.
– Не могла она забыть, – помотала головой Зоя Валерьевна. – Разве это возможно? Но ведь это не так просто, наверное… Не получается, может быть.
– Давай я ей сам позвоню!
– Нет, Гена, не надо. А вдруг у нее как раз контакт наладился, а ты его сорвешь?
– У меня сейчас крыша сорвется, – буркнул Геннадий Николаевич. – Вот уж, ждать и догонять!..
– Догонять лучше, – вздохнула жена. – Там все-таки и от тебя многое зависит. А вот ждать…
– Не позвонит через десять минут – позвоню сам! – сказал Бессонов и пошел на балкон курить. Но сделать успел лишь две затяжки. Глянув вниз, он увидел бегущую к их подъезду Зою. Именно бегущую, от чего его сердце кольнуло и тоже бросилось вскачь.
Отшвырнув, не глядя, сигарету, чего никогда в нормальном состоянии не делал, Геннадий Николаевич ворвался в комнату и метнулся к прихожей, чем изрядно напугал жену.
– Что, Гена, что?!.
Бессонов судорожно вертел ручку замка, забыв, в которую сторону она поворачивается. Все слова он, видимо, тоже забыл, поскольку ответить супруге, как ни пытался, так и не смог. Впрочем, в этом уже не было необходимости, поскольку дверной звонок залился нетерпеливой трелью, и Зоя Валерьевна сама все поняла.
– Дай я!.. – оттеснила она Геннадия Николаевича от двери и, быстро щелкнув замком, распахнула ее.
На пороге стояла Зоя Нормалева. Зоя Валерьевна отшатнулась в глубь прихожей, прижав к лицу ладошки.
