– Моей Сонечке двадцать четыре, – вздохнула женщина. – Где-то они теперь?..
– Они живы, Зоя! Я уверен, живы! – встрепенулся Геннадий Николаевич и собрался вскочить, но женщина вдруг спокойно и уверенно сказала:
– Я знаю, что Соня жива. Не могу лишь понять, где она.
– Знаешь?! Откуда?..
Зоя Ивановна смутилась вдруг, сильно, как все рыжеволосые, покраснела и тихо сказала:
– Ты только не смейся, но… Мы ведь переезжали часто, я сначала еще пыталась как-то устраиваться, а после того, как бардак в стране начался, работу по специальности найти стало трудно, да и Саша не хотел, чтобы я в ларьках торговала или еще что-нибудь такое. Вот я как-то и увлеклась… гаданием. – Женщина широко распахнула серые глаза и быстро заговорила: – Ты не думай, я людей не обманывала! Я по-серьезному! Да и для себя больше, отвлечься от скуки. А когда и впрямь получаться стало, то и люди потянулись, сами собой как-то, я нигде никаких объявлений не давала…
– Да я ничего и не думаю, – опуская глаза, пробормотал Бессонов, который как раз с сожалением и подумал не очень лестные для Зои вещи. А еще искренне огорчился, что вспыхнувшая вдруг надежда оказалась пустышкой.
– Я же вижу, что думаешь. А зря, между прочим. Есть много такого, чего мы не знаем, о чем даже предположить не можем. Проще отмахнуться от того, что кажется невероятным, принять за совпадение, выдумку, чем признаться в своем невежестве или допустить хотя бы, что на самом деле быть может и то, что мы признавать не хотим. Я ведь тоже была такой. Моя Соня, когда была маленькой, часто рассказывала мне свои сны. Говорила, что все, что она в них видит, на самом деле сбывается. Я отшучивалась, принимала все за детские фантазии. А однажды она проснулась и сказала, что там, где хлебушек пекут, пожар был. И ведь правда днем я узнала, что наш хлебозавод сгорел. Откуда она могла узнать это ночью?.. Да и потом много раз… Правда, когда повзрослела, меньше со мной этим делиться стала. Но вот семь лет назад, как раз после выпускного вечера, пришла под утро веселая, счастливая, только спать легла – вдруг вскакивает бледная, в слезах, дрожит вся… И только: папа, папа!.. Я в больницу звонить – Саша туда на обследование лег, сердце пошаливать стало, – а мне отвечают, что он умер только что. А ты говоришь…
– Я ничего не говорю… – Бессонов почувствовал, что неудержимо краснеет. – Зоя, ты извини меня, я правда не очень в это все верю… верил… Но и на самом деле – мы не все ведь в этом мире знаем, далеко не все. И я вполне допускаю, что…
– Да ты хоть допускай, хоть нет, – улыбнулась Зоя Ивановна. – От этого все равно ведь ничего не изменится. Ты лучше давай чай пей, остыл ведь уже.
Геннадий Николаевич схватился за чашку и, будто извиняясь, попросил:
– Так ты расскажи, что про дочку узнала.
– Что узнала… Узнала, что жива, – неохотно начала женщина. Но тут же встрепенулась, загорелась, вспыхнула. – Но самое непонятное, никак не пойму, где она! Карты говорят что-то невразумительное – и что рядом она где-то, и в то же время так далеко, что ничем не измерить. – Тут Зоя Ивановна глянула вдруг на Бессонова и предложила: – А хочешь, я на твоего сына погадаю?
Геннадий Николаевич, разжевывая конфету, кивнул, и старая приятельница, выскочив на минутку из комнаты, вернулась с деревянной шкатулкой, откуда достала что-то, завернутое в черный шелк. Развернув ткань, женщина извлекла на свет толстую колоду необычных карт.
– Это карты Таро, – пояснила она. – Как, ты говоришь, зовут твоего сына – Николай?
Бессонов кивнул, не отводя взгляда от рук знакомой, державших карты.
– Какие у него глаза и волосы?
– Глаза? Да я точно и не знаю… Но не карие точно. Скорее, темно-серые. А волосы – русые. Но тоже темные.
– Он смуглый?
– Нет.
– Значит, Рыцарь Мечей, – непонятно произнесла Зоя Ивановна, вынула какую-то карту, а потом сказала громко и четко: – Скажите, что сейчас с Николаем Бессоновым, где он находится? – и принялась тасовать колоду.
Геннадий Николаевич с недоверием, но в то же время с интересом наблюдал, как его давняя приятельница манипулирует с загадочными картами: вынимает какие-то, раскладывает непонятным образом на столе, снова тасует, снова достает и выкладывает то выше прежних, то сбоку, то вертикально в ряд… Наконец, закончив манипуляции, Зоя Ивановна принялась внимательно изучать расклад, а потом с затаенной тревогой, но в то же время удивленно посмотрела на Ничиного отца.
– Твой сын жив. Но он сейчас в трудном положении. На нем лежит большая ответственность, и он должен взять на себя непростые обязательства. Если он справится с этим грузом, не изменит себе, не потеряет надежду и веру в добро – он победит, и все будет хорошо.
– Но где же он, где?! – вскочил Геннадий Николаевич.
– Он там, где все не так. Безумно далеко и очень близко. Он рядом с Соней и… будет с ней долго. Возможно, всегда.
8
Нича невольно крякнул. Даже заветное «ничо так» не смог из себя выдавить.
Соня с Витей не могли со своего места видеть то, что увидел Нича, и причина его молчания и бездействия им показалась странной. Во всяком случае, Соне, которая спросила:
– Так мы едем? Что-то мне здесь становится неуютно…
– Там… – сглотнул Нича, – вон… – Он хотел сказать что-то еще, но горло снова пересохло, да и мысли куда-то разбежались. Или, наоборот, попрятались.
– Что «вон»?.. – поднялась Соня и подошла к водительской кабине. Нича показал пальцем – что. Точнее, кто.
Этот «кто» стоял посреди дороги перед маршруткой и не сводил с Ничи колючих, словно острые льдинки, глаз. Мощную голову зверь чуть наклонил, и пристальный взгляд исподлобья добавлял ощущения неприятного холода, от которого у Ничи вдоль позвоночника скатилась струйка пота.
– Ого, – выдохнула наконец Соня. – Нормалек! Да мы тут не одни…
– Что вы там увидели? – заинтересовался Виктор и тоже перебрался ближе к кабине.
Волк мгновенно перевел взгляд на новое действующее лицо и оскалил зубы. Возможно, он и зарычал при этом, но через стекло звуков не было слышно.
– Ты ему не понравился, – прошептала Соня, оглянувшись на Виктора.
– А я? – спросил Нича, к которому вернулась способность говорить, чего нельзя еще было сказать о способности здраво мыслить.
– А ты как раз в его вкусе, – хмыкнул Витя, чем привел наконец-то Ничу в себя.
– Ты поостри, поостри, – процедил тот сквозь зубы, с трудом оторвав взгляд от волка. – Сейчас знакомиться пойдешь и заодно асфальт испытывать.
– А уже и не надо… – тихо произнесла Соня. – Смотрите!..
Что именно не надо – знакомиться или испытывать асфальт, – Нича понял сразу, едва вновь посмотрел на шоссе. Оно выглядело теперь совершенно нормально, во всяком случае – впереди автобуса. Нича перевел взгляд на лес. Ему показалось, что по деревьям скользнула тень. Или даже не тень, а будто бы кто-то быстро провел перед ними гигантским искривленным стеклом. То, что мгновение назад казалось нарисованным, стало на вид неотличимым от настоящего.
